Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

А вот здесь, на Тереке, как им говорили, сперва колхозы были организованы повсеместно, но потом, под воздействием кулацкой агитации, многие развалились, и даже будто бы казаки начали готовить новое восстание против советской власти, да чекисты вовремя его разоблачили. Ну что ж, все правильно: не для того советскую власть устанавливали, чтобы плясать под кулацкую дудку и оставлять старые порядки в неприкосновенности.

Весь мир лежал перед Николаем Матовым, как на ладони, казался ясным и понятным до самого последнего закоулочка. А если и есть что-то неясного и непонятного, так это где-то в других местах, у других людей. Да и то потому, что люди эти не знают самого главного: человек должен жить и поступать так, как велит ему совесть, а совесть — это то, что созвучно великому учению великих гениев: Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, — учению, которое на многие века и тысячелетия знает все наперед и которое направлено на благо всего человечества.

Сам Николай Матов еще не считает себя знатоком этого величайшего учения, да ему, командиру Красной армии, такое дотошное знание, может быть, и не нужно, но главное для себя он вполне усвоил, поэтому совесть его чиста и никакие сомнения душу не гложут. А это важно не только для военного человека, но и для любого советского человека вообще — знать, что ты и все остальные, которые командуют тобой или подчинены тебе, тоже поступают в соответствии с великим учением. Когда все люди будут руководствоваться этим учением, тогда и наступит всемирный коммунизм.

Это так просто, что даже не требует никаких доказательств. Надо только поверить — и все. Как верили люди в бога, которого нет, и верил сам Матов по своей темноте и невежеству, как верят в него еще многие люди, в то же время поступая совсем не по-божески, не по-христиански: угнетая ближнего, эксплуатируя его, обманывая, посылая убивать других людей именем того же бога. А когда все люди земли перестанут верить в несуществующего бога, а поверят в великое учение, по которому рай надо создать на земле своими руками, тогда… тогда все будет хорошо: никто никого не будет обманывать, эксплуатировать и посылать убивать других людей, не надо будет раскулачивать, ссылать в Сибирь или на Север. Хотя, что в этом страшного — в Сибирь и на Север? Ничего в этом страшного нет: он сам северянин и может говорить о тамошней жизни без всякого обмана.

Первый патруль Матов обнаружил бодро топающим по дороге в сторону соседнего хутора Вострюкова. Матов остановил каурого, поговорил с красноармейцами, уточнил им границу наблюдения и покатил дальше. Так он проехал километров шесть, на каждом километре обнаруживая своих людей, уже несущих службу, а дальше, за небольшим пологим возвышением, служащим как бы разграничительной чертой, начиналась зона ответственности третьей роты, расквартированной в Вострюкове, хаты которого виднелись на дальнем холме. В этой роте служил командиром взвода его однокашник по училищу Виктор Сургучов, к тому же, почти земляк — из Петрозаводска. И Матов решил сгонять на этот хутор и навестить товарища.

Глава 9

Где-то за пару километров до хутора Матов заметил дымок, поднимающийся из оврага — и это было так неожиданно, что он попридержал каурого и оглянулся, будто ища совета и поддержки. Однако ни своего хутора, где оставался командир роты и политрук, у которых можно попросить совета, ни своих бойцов, которых можно позвать на помощь, уже не было видно: они остались за бугром, с него сбегала пустынная дорога. Но и в сторону Вострюкова дорога тоже была безлюдна — безлюдна совершенно. Видать, оттуда еще не выслали патрули, потому что рота Сургучова добралась до места еще позже. Впрочем, шел уже первый час пополудни. Не целый же день они собираются отсыпаться…

И вот этот едва заметный дымок… Кто может жечь костер в степи, да еще так потаенно?

Взводный почувствовал, как у него будто перехватило дыхание и похолодело в животе. Он расстегнул кобуру, вынул наган, крутанул барабан: тот был набит патронами, как подсолнух семечками, все части нагана двигались свободно, без усилий.

Вздохнув судорожно полной грудью, будто собираясь прыгнуть в прорубь, Матов хлестнул каурого и погнал его по дороге. Он стоял в санях, слегка пригнувшись, готовый выпрыгнуть из них в любое мгновение, перекатиться и стрелять, стрелять в этих самых казаков, которые есть лютые враги советской власти, в том числе и его, взводного Матова, враги его отца с матерью, братьев и сестер, товарищей по армии, по комсомолу. Наверняка они здесь устроили засаду, чтобы перебить патрульных, завладеть их оружием. Иначе зачем бы им здесь сидеть и жечь костер? Нет никакого в этом резона… под боком-то у целой воинской части.

Дымок все приближался. Вот заиндевелые кусты ивняка, шарообразные заросли терна с сизыми ягодами, за ними открылся деревянный мосток через овраг, несколько старых дуплистых ив и… и под одной из них кружком — с десяток красноармейцев, составленные в козлы винтовки, колья пообочь костра, а между кольями над огнем не то поросенок, не то барашек.