Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

Вся жизнь Николая Матова, как казалось самому Матову, была соткана почти из одних только случайностей, которые как бы сами по себе руководили его жизнью, давая ей и направление, и смысл, так что задумываться было не над чем. Так, например, его призвали в армию, как в ту пору призывали других, но он мог остаться в территориальных войсках, то есть почти что дома, да подвернулся случай в лице молодого бравого командира взвода, который приехал в Архангельск набирать в училище парней, закончивших семилетку.

— Мир хоть посмотрите, — молвил, снисходительно усмехаясь, этот бравый командир, и это для Николая Матова решило его судьбу: действительно, почему бы и не поехать за казенный счет в Москву, а там видно будет.

Так он попал в Самарское общевойсковое училище, а вовсе не в Московское, как обещал бравый взводный, проучился почти четыре года и стал командиром. Случай — болезнь одного из училищных взводных командиров — оставил его на какое-то время при училище, а потом — направление в Белгородскую стрелковую бригаду и… и вот он здесь. Тоже случай, которого могло и не быть.

Вошел Петрук и доложил, что сани заложены и ждут товарища комвзвода.

Матов вышел и увидел стоящего перед крыльцом каурого жеребца пяти-шести лет, запряженного в розвальни. Жеребец косил на Матова черным глазом, грыз удила и рыл передним копытом снег.

— Ах, хорош! — восхитился Матов. — Откуда такой?

— З конюшни же, товарищу комвзводу. Хозяевов тутошных.

— Да, вот и подумай: избенка-то — так себе, а конь — чудо!

— Так казаки ж, им без коня нияк не можно, товарищу комвзводу, — снисходительно объяснял непонятливому командиру Петрук. — Конь для казака сама главна животина. Ось так.

— Были казаки да все вышли, — назидательно произнес Матов и, заметив удивленный взгляд Петрука, махнул рукой: — Ладно, я поеду проверить патрули, так что если спросит кто, скажешь, а ты займись по хозяйству. Ясно?

— Так точно, ясно, товарищу комвзводу!

— Да, вот еще что: там, за избой… то есть за хатой, собака лежит, так ты ее куда-нибудь… или зарой, что ли. -

— Застрелили собаку-то, товарищу командир. А собака була така гарна…

— Ну, что ж теперь? — против воли резким голосом оборвал красноармейца Матов. — Не я ж ее застрелил!

Матов сошел с крыльца, обошел коня, проверяя упряжь, — и все это под ревнивым взглядом своего вестового. Он отвязал вожжи, боком завалился на сено, на брошенный поверх тулуп, и жеребец с места взял нетерпеливой рысью, храпя и выгибая на сторону крутую шею, роняя на снег зеленую пену. Он легко вынес сани в открытые ворота на улицу и пошел крупной рысью.

За хутором Матов встал на ноги, свистнул, крутанул над головой вожжами — и каурый помчал ровным скоком, выбрасывая вперед сильные ноги, ударяя в снег копытами и разбрызгивая его по сторонам.

Холодный ветер надавил на лицо и грудь взводного упругой волной, отбросил назад полы его длинной шинели, высек из глаз слезу, и Матову показалось на миг, что он и не командир взвода вовсе, а все еще мальчишка, которому отец велел привезти сена с дальнего луга, и он горд этим поручением, и, как заправский мужик, стоит в санях во весь рост и погоняет кобылу Нерпу, не глядя по сторонам на мелькающие мимо избы родного села, уверенный, что все смотрят на него и завидуют.

Дорога, засыпанная снегом, а вчера утоптанная прошедшей по ней войсковой колонной, свернула к Тереку и пошла вдоль высокого обрывистого берега, мимо старых ветел, опустивших долу свои длинные тонкие ветви, густо облепленные пушистым инеем. Декабрьское солнце стояло невысоко, но под его неяркими лучами все искрилось и горело — весь этот голубовато-розоватый простор, накрытый поблекшей от времени небесной чашей, одной стороной опирающейся на далекие горы и будто надколотой островерхой вершиной Казбека…

Сейчас на Беломорье солнце не светит вовсе, ходит оно где-то за горизонтом, на небе вспыхивают сполохи северного сияния да ярко светит луна, от снежных застругов тянутся сине-фиолетовые тени. Мать возится возле печки, отец…

Трудно сказать, что сейчас делает отец: в прошлом году по весне Матовы вступили в колхоз, свели на общую конюшню лошадь и одну из двух коров, но потом все вернули назад, потому что скотный двор тесен да и догляду за скотиной никакого. К тому же ни хлеб тут не выращивают, ни что другое, а ловят рыбу, бьют зверя и птицу.

Брат писал, что у них решено на общем сходе организовать не колхоз, а промысловую артель, а все остальное оставить так, как было. Николаю Матову трудно судить отсюда, что лучше, но артель — это что-то из прошлого, а колхоз — дело совершенно новое и потому более привлекательное, как казалось взводному после изучения азов марксовой науки и штудирования решений Цэка партии и указаний товарища Сталина.