Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

Глава 13

Матов хлебал борщ прямо из котелка, а Петрук, сидя у горящей печки, рассказывал ему ротные новости.

— Ось народ жеж якый, товарищу комвзводу! Ну, як шо николы ни бачилы живой скотиняки. Я звиняюсь, товарищу комвзводу, но як шо чоловик из мисця, с городу то исть, так вин дажеть не знаеть, з якой стороны пидойтить до скотиняки. Дюже мэни цэ удивительно, товарищу комвзводу. У нас у сели усе — аж ось такый малэнький хлопчик, — Петрук показал рукой чуть выше своего колена, — а вже усе знае, усе понимае. Ни, шо мэни ни балакай, як ни размовляй, а чоловик, якый из мисца, никуды не гожий чоловик. То я вам точно говорю.

"Да, вот и Петрук, — думал Матов, хлебая борщ, — чем он хуже меня или Левкоева? Почему ему нельзя того, что можно мне? Не в военном отношении, а в человеческом. Ведь революция — она ж за полное равенство. А разве мы с ним ровня? В каком-то, конечно, смысле да: он из крестьян — и я тоже, но дальше… дальше мы расходимся. Почему? Почему командир батальона смотрит на меня как на человека, который ниже его во всех отношениях?

И тут Матову пришла в голову простая мысль, которая буквально потрясла его своей простотой и очевидностью, так что он даже замер с ложкой у рта.

"Ведь если мы, командиры, будем что-то делать втайне от своих подчиненных… а всё, ясное дело, не может долго оставаться в тайне… если рядовые красноармейцы, глядя на меня и других, будут тоже что-то делать втайне же от своих командиров, то где гарантия, что и в решительную для родины и всего мирового пролетариата минуту мы не станем что-то делать такое, что выгодно только каждому из нас по отдельности и что необходимо будет скрывать от остальных?

Наконец, если вот таким порядком, то есть втайне друг от друга, люди станут пытаться — а многие уже пытаются — осуществить неравенство между собой, говоря в то же время о равенстве, то не значит ли это, что мы подвигаемся куда-то совсем в другую сторону?

Нет-нет! Со временем отношения между людьми должны наладиться, все недоразумения выяснятся и устранятся, как только будут устранены преграды, мешающие их быстрейшему устранению. Надо лишь верить в это и самому все делать так, чтобы приблизить справедливое будущее.

Решив так, Матов отбросил всякие сомнения, тщательно выскребая со дна остатки борща.

— Товарищу комвзводу, а товарищу комвзводу! Чи вы меня не слухаете? — Петрук дотронулся до плеча Матова, и тот медленно повернул к нему голову, возвращаясь к действительности.

— Что случилось?

— Дывытеся, товарищу комвзводу! Шо цэ такэ?

Матов глянул в окно, на которое указывал вытянутый палец Петрука, и увидел сквозь морозные узоры движущиеся по улице темные и молчаливые тени.

Солнце стояло низко, оно светило прямо в окна, и то, что двигалось, то и дело заслоняло собой солнце, и тогда в горнице становилось мрачно и тревожно.

— Посмотри, что там! — распорядился Матов и принялся торопливо опусташать котелок.

Петрук отворил дверь в сени — и тот час же послышался визг полозьев, фырканье лошадей, стук множества копыт. Дверь закрылась — и шум с улицы поглотило потрескивание дров в печи, шипение пара. Не дожидаясь, когда Петрук вернется и доложит об увиденном, Матов накинул на себя шинель и вышел на крыльцо.

По улице двигался обоз. На санях, среди узлов, тесно прижавшись друг к другу, сидели бабы и ребятишки, укутанные в платки, мужики в папахах с поднятыми бараньими воротниками, — все толстые, как матрешки, и неподвижные. От людей и лошадей шел пар, который тут же истаивал в морозном воздухе.

Вот проехал конный красноармеец при шашке и карабине, вот еще и еще. По тому, как густо люди и лошади обросли инеем, можно было догадаться, что идет обоз издалека.

"Кулаки! — догадался Матов. — Так вот они какие!"

Он заметил, что у всех плетней стоят красноармейцы его взвода и молча провожают взглядами проходящий обоз.

"Да, вот она классовая борьба не в теории, а на практике. И вот они классовые враги, в сущности, такие же люди, как и я, но в этом-то и есть сложность распознавания своих и чужих. Быть может, в каждом из нас сидит что-то от этих людей, какая-то частица их, с которой каждый должен бороться сам, каждый должен сам как бы раскулачить самого себя, очиститься и стать лучше, ибо не победив кулака в самом себе, мы не победим и во всемирном масштабе".

Обоз был бесконечно длинен, сани двигались плотно, без интервалов; визг полозьев, фырканье лошадей и стук копыт сливались в единый тревожный звук, напоминавший Матову подвижку льдов по весне, когда даже воздух густеет от несчетного множества шорохов и звонов.