Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

— Ну, чего ж плакать-то! — растерялся Матов. — Вас ведь никто не собирается обижать, никто вам не желает зла. Посудите сами: ночь, патрульные красноармейцы увидели, как кто-то перебегает дорогу, кричат, стреляют, а им велено всех задерживать… Ну что бы вы стали на их месте делать? А вдруг это какие-нибудь преступники, бандиты?

— Яки ж мы бандюки? Мы нэ бандюки, — угрюмо, не поднимая головы, произнес Андрейка.

— Но это уж потом выяснилось, когда вас догнали. А тогда-то никто этого не знал.

— Ось и видпустите, колы узналы.

— Да я что? По мне так хоть сейчас…

Матова уже тяготил этот бессмысленный разговор. Будь его воля, он бы и отпустил этих ребятишек, даже ничего не зная о них. Чьи бы эти дети ни были, они только дети и не более того. Никакого вреда нанести советской власти они не могут, даже если их послали в разведку… Хотя… какая там разведка! Но и упрямство их было ему непонятно, оно начинало почему-то раздражать его, даже злить.

"Я просто не умею разговаривать с детьми, — подумал он. — Да и какое, собственно, мне до них дело? Пусть ими занимаются другие, кому это положено". Но даже и решив так, Матов упрямо продолжал гнуть свою линию, ему не хотелось признавать себя побежденным упрямством двух несмышленышей.

— Небось испугались, когда начали стрелять? — спросил он с усмешкой, пытаясь нащупать новую дорожку к их душам.

— Спугалысь? — Андрейка впервые поднял голову и посмотрел в глаза Матову. Взгляд его был не по-мальчишески тверд и презрителен. — Чого нам боятыся? Та вони стрелять-то нэ вмиють: пули эвон куды пишлы — до горы!

— А ты умеешь стрелять?

— Я-то? А як же! Я вутку влет бью з першого разу.

— Да ну-у! Хвастаешь небось?

— Чого мэни хвастувати? — опустил голову мальчишка и снова уставился на свои руки.

— Цэ вирно, дяенько, — поддержала брата Наталка. — У нас на озере страсть як богато вуток, так Андрейко як нэ пидэ, зараз и принэсэ. Вин у нас дюже добрый добытчик, — уже с гордостью заключила она.

Тут Матов вспомнил, что он не то читал где-то, не то слыхал, будто у казаков отобрали всякое оружие, в том числе и охотничье, так что если мальчишка действительно стрелял уток, то из ружья, утаенного от советской власти.

"Мальчонка, а повадки уже казачьи, — подумал Матов, решив не показывать вида, что он что-то вызнал из этого разговора. — И потом — озеро… озеро… Возле хутора Ключевого нет озера. — Матов еще раз мысленно исследовал карту. — Может, она пруд называет озером?"

— А озеро-то хоть большое?

— Дюже вэлыко!

И опять мальчишка незаметно дернул Наталку за рукав. Матов, почувствовав слабинку в словах задержанных ребятишек, и дальше продолжал бы выпытывать у них, кто они и что, хотя бы из любопытства, но в это время возле хаты послышалось громкое "Тпру!" и фырканье лошадей.

Петрук метнулся к окну и предупредил:

— Там командир роты та ще якый-то командир з им.

Матов вышел из хаты.

У плетня стояла пара лошадей, запряженных в большие сани, огромный возница в тулупе поправлял упряжь. От калитки шел Левкоев, вслед за ним командир с малиновыми петлицами, рослый и круглолицый.

Когда они подошли к крыльцу, Левкоев, слегка повернувшись к незнакомцу, представил Матова, будто чудо какое:

— Вот это и есть комвзвода Матов. — И уже Матову, но значительно тише: — Товарищ из органов.

Незнакомец смерил Матова внимательным взглядом, поднялся на крыльцо и протянул руку.

— Зубилин. По поводу ваших пленных. — И, удержав руку Матова в своей крепкой и цепкой руке, спросил: — Не пробовали у них узнать, кто такие?

— Как зовут, знаю, а остальное меня не интересует, — неожиданно для себя, соврал Матов и, чувствуя, что краснеет, злясь на себя и на этого незнакомого командира, решительно высвободил руку. Все еще продолжая стоять перед дверью, как бы загораживая ее от пришельцев, Матов пояснил: — Да и что, собственно, можно узнать у детей?

— Да? Ну, это мы сейчас посмотрим, — с этими словами Зубилин шагнул к двери, и Матов был вынужден уступить ему дорогу.

Когда Матов вслед за Зубилиным вошел в горницу, первое, что он увидел, это испуганные глаза ребят, которыми они следили за каждым шагом взрослых, но больше — за Зубилиным, видимо, сразу же признав в нем человека, от которого будет зависеть их судьба.

Матову было любопытно послушать, каким образом этот гэпэушник разговорит его пленников, — видимо, и Левкоев был настроен на то же самое, потому что сел к столу, стащил с головы буденовку и расстегнулся, — но опять что-то толкнуло Матова, и он, сняв с гвоздя у двери свою шинель, начал молча одеваться, стараясь не смотреть на детей.

В это же время Зубилин, наоборот, разделся, бросил шинель на лавку, сел за стол, пригладил рукой свои рыжие волосы, раскрыл полевую сумку, вынул блокнот и карандаш, огляделся, будто искал что-то, что обязательно должно находиться в этой хате, да вот куда-то запропастилось, и выжидательно уставился на Матова.

— Товарищ командир роты, — обратился Матов к Левкоеву, — разрешите идти.

— А? А, да! Иди, взводный. Иди. Патрули проверял сегодня?

— Вот… собираюсь.

— Ну, хорошо. Потом зайдешь ко мне.