Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

Алексей Петрович открыл глаза, повернулся на бок с желанием глянуть в окно, но взгляд его зацепился за высокое бедро женщины, спящей напротив. Бедро раскачивалось из стороны в сторону вместе с вагоном и существовало как бы отдельно от женщины, от ее ног и тела, которые оставались почти неподвижными.

"Странно, — возникло в мозгу Алексея Петровича. — Очень даже странно".

К чему относилось это "странно" — к бедру ли спящей женщины, или к поезду, Алексей Петрович не знал: он еще не окончательно проснулся, пребывал в высях космических и думать о земном и низменном ему не хотелось.

Тут он вспомнил о том, что хотел глянуть в окно, отдернул занавеску и увидел то, что и ожидал увидеть: мельтешение подступившего к самому полотну плотного строя деревьев, одетых в тяжелые снежные шубы. Иногда деревья — всё ели да березы — вдруг шарахались прочь, вдалеке они плыли уже в степенном хороводе, отгородившись от железки то заснеженной поляной, то болотцем, то озерком, а то и уродливым лесоповалом.

Картины знакомые, виденные-перевиденные. Они не дали ответа на вопрос, почему машинист решил притормозить. Может, что померещилось на пути: лось там или медведь, может, прозевал крутой поворот, перед которым надо было сбавить скорость, и когда поворот вдруг открылся, суматошно рванул тормозной реверс.

Алексей Петрович отпустил занавеску и сел, свесив ноги и нашаривая домашние тапочки. Женщина напротив по-прежнему спала, и бедро ее, возвышающееся над остальным телом, все так же моталось из стороны в сторону вполне самостоятельно.

Вчера в Москве она появилась в купе, когда поезд уже тронулся. Голову ее кутал серый шерстяной платок, припорошенный снегом, черное пальто плотно облегало девическую фигуру с широковатыми, пожалуй, для девицы бедрами; в руках она держала тощий портфель, держала перед собой, точно ребенка.

Женщина вошла в купе, остановилась в дверях, вприщур оглядела купе — и Алексея Петровича тоже, будто он был неодушевленной частью этого купе, — и только после этого произнесла, несколько грассируя:

— Здравствуйте. Меня зовут Ирэна Яковлевна. Можете просто: товарищ Ирэна. Как вам больше нравится. Вы в Березники? Я тоже. — И, бросив портфель на диван, начала раздеваться.

Алексей Петрович дернулся было подняться, чтобы представиться в свою очередь, но Ирэна Яковлевна уже стояла к нему спиной и расстегивала на пальто пуговицы. Как видно, она была из нынешних женщин, то есть из идейных, и презирала условности.

— А меня зовут Алексеем Петровичем, — произнес он ей в спину, мысленно похохатывая. И, не удержавшись, добавил: — Можете называть просто Алексей Петрович.

— Товарищ, значит, вам не подходит?

Ирэна Яковлевна повернулась наконец к нему смуглым лицом, освобожденным от платка, серым свитером с проступающими острыми грудями, села на диван, достала из портфеля футляр, вынула из него очки, нацепила их на несколько массивный нос, привычным движением заправила дужки за уши, и уже более внимательно посмотрела на Алексея Петровича большими черными семитскими глазами.

— Почему же, — пожал плечами Алексей Петрович. — Очень даже подходит… в том случае, если вы собираетесь вот сейчас же проводить промеж нас, как нынче говорят, собрание или совещание на предмет текущего момента.

— Не собираюсь. Я собираюсь спать. Кстати, как ваша фамилия?

— Задонов, с вашего позволения.

— Задонов… Задонов… Что-то знакомое.

— Река есть такая — Дон. А наши предки как бы из-за этой реки, из-за Дона. Может, половцами были, может, печенегами. Отсюда и фамилия.

Снова внимательный, изучающий взгляд, на который Алексей Петрович ответил таким же, хотя и чувствовал некоторое смущение.

— Я ужасно хочу спать, — отведя взгляд, произнесла Ирэна Яковлевна с той интонацией, с какой отвечают на вопрос, сколько времени. — Надеюсь, вы позволите мне остаться на несколько минут…

— Разумеется! — воскликнул, вставая, Алексей Петрович. — Но вы не сказали, как ваша фамилия.

— Это так важно? Извольте: Зарницина.

— Вот как? Ваша фамилия мне тоже что-то напоминает.

— Лето. А теперь я вас очень попрошу…

Когда Алексей Петрович вернулся в купе, Ирэна Яковлевна уже спала, отвернувшись к стенке. Из-под подушки ее торчал уголок портфеля.

Так она и спит до сих пор, за ночь, видимо, ни разу не пошевелившись. Да и вид у нее вчера, действительно, был весьма серый. Может, провела бурную ночь с мужем или любовником перед отъездом, может…

Алексей Петрович некоторое время смотрел, как раскачивается бедро Ирэны Яковлевны, потом попытался представить, кто она такая, кем работает. Ее фамилия ему ничего не говорила, кроме того, что это или фамилия мужа, или вторая фамилия Ирэны Яковлевны, как и у большинства евреев, решивших притвориться русскими. Поскольку она, то есть Ирэна Яковлевна, ехала в Березники, то это либо работница наркомата, посланная что-то проверить, либо специалист-химик, либо жена какого-нибудь ответственного лица, работающего в Березниках, либо, наконец, жена заключенного, получившая разрешение на встречу со своим мужем.