Жернова. 1918–1953. После урагана

Капитаны Обручев и Красников решили устроить засаду на развилке лесных дорог неподалеку от хутора Степана Гарнюка. Двоих сержантов с рациями из оперативной группы, подчиненной Обручеву, послали вперед, чтобы они следили за дорогой и предупреждали о движении банды. Одного из них зарыли под корнем старой липы в нескольких метрах от тропы и в двух километрах от развилки, другого втиснули в расщелину скалы на километр ближе.

Взвод автоматчиков расположили влево и вправо от дота и так замаскировали, что и в двух шагах не разглядишь торчащий меж корней старого пня ствол пулемета или автомата, что какая-нибудь кочка скрывает еще одного стрелка. Два других взвода развернули веером за спиной у засадного, — на тот случай, если кто из бандитов умудрится прорваться через первую линию, тогда неминуемо наткнется на вторую.

Капитан Обручев оказался мастером на всякие хитрости, вобрав в себя, как он сказал с обычной усмешечкой, и опыт белорусских партизан, и польской Армии Крайовой, и литовских «лесных братьев», и оуновцев. Они вдвоем с Красниковым прошли по предполагаемому маршруту банды, и оба остались довольны приготовлениями.

День выдался погожим. Дождь, ливший всю ночь, под утро прекратился, и теперь лишь редкие облака проплывали над головою куда-то на юго-восток по синему-синему небу. Солнце ярко освещало бурые лесистые холмы; редкие деревья, еще не сбросившие золотистую листву, весело сияли, как начищенные к празднику самовары.

Капитаны остановились под огромным раскидистым дубом, который за многие десятилетия отвоевал себе право расти в гордом одиночестве, и даже рука человека не поднялась на этого кряжистого великана. Отсюда хорошо видна развилка дорог, по которым когда-то ездили часто, сейчас — от случая к случаю, и поэтому дороги поросли травой, кое-где меж колеями уже торчали прутики вездесущей ольхи.

Отсюда хорошо виден и мрачный даже при ярком солнце бетонный блин дота, черные щели его амбразур. Дот построили до войны, как и сотни других дотов на развилках других дорог, у речных бродов и мостов, но лишь немногие из них пригодились. Из этого, судя по всему, тоже никогда не стреляли: ни снарядных, ни бомбовых воронок вокруг, ни пулевых отметин на его замшелых щеках, ни стреляных гильз внутри.

— Типичный пример нашего головотяпства, — произнес капитан Обручев с едкой ухмылкой, кивнув в сторону дота. — Если посчитать, сколько по нашей необъятной стране понатыкано такой… глупости, то хватило бы на десяток Днепрогэсов.

Капитан Красников быстро глянул на Обручева и промычал что-то неопределенное: не то «да», не то «может быть», но через несколько секунд, устыдившись своей подозрительности по отношению к Обручеву, неуверенно заговорил:

— Так ведь в тридцатых годах трудно было определить, в каком направлении и какими силами немец будет наступать. К тому же в тридцать девятом граница передвинулась на запад, и вообще тогда считали, что не они будут наступать, а мы, и не с немцами будем воевать, а с поляками… Вот и строили на возможных направлениях.

— Ты, Андрей, рассуждаешь, как молодая жена старого генерала: не зна-ала, не ве-едала… возможные направле-ения! — передразнил Обручев Красникова. — У нас имеется Генштаб, у Генштаба есть разведка, в Генштабе сидят дяди с академическим образованием, они обязаны не предполагать, а знать с точностью до почти ста процентов: куда, когда и сколько. Не знаю, чему вас учили в училище, чему учат в академиях, но если там учат гадать на кофейной гуще, то все это надо разгонять и создавать заново.

— А ты что, не в том же училище учился? — обиделся Красников. — Во время войны я тоже встречал всяких критиков, а как доходило до боя, то у них не шибко-то получалось.

— Ну, кричать ура и переть дуриком на амбразуру — ума много не требуется. А что касается училища, то, как говорится, не имел счастья. Все мое образование — три курса института. Омского педагогического, — уточнил Обручев. — И там у нас был один старый профессор, который считал, что главное — не знание, а умение думать. И ты, ротный, в бутылку не лезь. И не считай, что я тебя провоцирую. Мне это ни к чему. Я тебе говорил, что служу совсем в другой конторе. И привык работать на доверии. А тебя, видать, однажды так крепко напугали, что ты собственных мыслей боишься.

Капитан Красников слушал Обручева, упрямо потупившись и вороша носком сапога опавшую листву. Вот он поднял голову — их глаза встретились, серые — Красникова, голубовато-зеленые — Обручева.