Жернова. 1918–1953. После урагана

— Да-а, тайга-а! Это, знаете ли, целый мир, который, однако, лучше познается изнутри, — говорил между тем Птахин. — Конечно, иногда просто необходимо подниматься на гольцы, чтобы получить более широкий обзор и чтобы ничто не мешало естественной тишине, но изнутри она все-таки понятнее и ближе. Каждая травинка, знаете ли, каждая веточка… А сверху — это привилегия богов. Это им надо мир видеть как бы вообще, в неразделенном виде… Да вы, я смотрю, и не слушаете меня! — всполошился вдруг Птахин. — И лица на вас нету! Что с вами, Алексей Петрович?

— Ничего, ничего, — вяло улыбнулся Алексей Петрович. — Сердце что-то шальнуло. Это пройдет, сейчас пройдет.

Однако Птахин почти насильно уложил Алексея Петровича на диван, вытряхнул из стеклянной колбочки таблетку валидола. Он порывался даже позвать врача через громкоговорящую связь: должен же быть в поезде хотя бы один врач, и Алексею Петровичу стоило большого труда отговорить своего попутчика от этого шага.

Птахин поил его минеральной водой, подтыкал подушку, загородил окно, чтоб не дуло, и вообще на глазах превратился в заботливого дядьку, будто всю жизнь только тем и занимался, что ухаживал за больными.

Глава 8

Алексей Петрович довольно быстро пришел в себя. Он решил, что если бы Варвара Михайловна была тем, кем он ее заподозрил, то ТАМ давно бы стало известно о хранящихся у него тетрадках генерала Угланова и дневниках Матова, да и вызов в Москву не последовал бы — во всяком случае, в той форме, в какой он осуществлен. Как знать, быть может, рукописи как раз и ускорили его вызов и избавление от опалы. Если же он в чем-то и виноват перед генералом Матовым, то лишь в том, что не предупредил его, что рукописи пришлось отдать. Но он, Задонов, слабый человек, а генерал не должен был давать ему рукописи, зная их содержание. Это именно с его стороны проявилась элементарная подлость по отношению к Задонову — подставить под удар человека, талант которого принадлежит человечеству.

Наконец, вряд ли что-нибудь изменилось, если бы Алексей Петрович и предупредил генерала. Да и какой смысл в этих рукописях, если их нельзя опубликовать? Конечно, там есть много такого, о чем Алексей Петрович только догадывался, а есть вещи совершенно поразительные, заставляющие смотреть на ход войны другими глазами, но из этого не извлечешь никакой пользы. Даже в роман не вставишь. Более того, прочитав дневники Матова и записки генерала Угланова, Алексей Петрович почувствовал раздражение, почти физическую неприязнь к их авторам, которые не покидают его до сих пор, будто он, любитель тонко разыгрывать всех и вся, сам попался на розыгрыш, но розыгрыш грубый и пошлый, унизивший его достоинство. В то время как он с пеной у рта доказывал в своих статьях и репортажах с театра военных действий, в своих рассказах и книгах, что мы, честные и порядочные, были подло и коварно обмануты, оказывается, нам тоже далеко и до честности, и до порядочности. Во всяком случае, глубокой прозорливостью похвастаться не можем. А ведь все было на виду, если верить дневникам генерала Угланова: и сосредоточение немецких войск на наших границах, и предупреждения разведки, исторический опыт, в конце концов, и здравый смысл. Нет, прошляпили, проглядели, поддались на уговоры и самовнушение.

Алексей Петрович вспоминал задушевные беседы за рюмкой водки с ныне всем известными военачальниками как в горькие минуты их поражений, так и в сладкие минуты торжества после одержанных побед, когда сама обстановка заставляла быть предельно откровенными, а если что-то недоговаривать, то по понятным причинам. И вот оказывается — ему просто врали, самым наглым образом развешивали перед ним клюкву, хотя Алексей Задонов — это вам не какой-то там репортеришка из фронтовой газетенки. Значит, и сам Алексей Задонов врал и даже подличал, развешивая перед своими читателями еще более увесистую клюкву, врал, несмотря на очевидные факты, свидетелями которых был, несмотря на свою информированность о положении в целом… Что это? Самовнушение? Ну да, политические установки, необходимость воздействия на массы определенным образом. Это-то он отлично понимает. Но, судя по всему, те, кто стоял и стоит выше, тоже считали и считают до сих пор, что им, Задоновым, надо руководить, направлять его мысли и чувства, то есть врали и продолжают врать ему в глаза и за глаза без зазрения совести. Чувствовать себя униженным и облапошенным — что может быть более отвратительным в его положении! И что может быть более оскорбительным, когда тебя твоим же любимым рылом сунут в твое же собственное дерьмо!