Жернова. 1918–1953. После урагана

Стараясь не смотреть на него и гоня от себя сомнения, Рийна коротко рассказала ему о письме Пивоварова, о разговоре с его посланцем, опуская кое-какие подробности.

— Поня-атно, — раздумчиво протянул капитан, и Рийне показалось, что он сейчас тоже что-нибудь у нее попросит. Но он не попросил. — Я постараюсь вам помочь. Может, вашего Пивоварова удастся вызволить с островов. А пока вы напишите заявление в наше отделение милиции: мол, так и так… На всякий случай, — пояснил он, вставая. — И ничего не предпринимайте без моего ведома.

Когда капитан ушел, Рийна долго сидела не двигаясь, чувствуя ужасную усталость и опустошенность. Потом она закурила и еще раз перечитала письмо Пивоварова, написанное на плохой бумаге химическим карандашом. Видно было, что писал он его, положив бумагу на что-то шершавое, неровное, поэтому во многих местах была она прорвана, буквы разъезжались.

Рийна читала, курила и плакала, вытирая глаза марлевыми салфетками. Ей представлялся Пивоваров, согнувшийся под одеялом и пишущий ей письмо, такой беспомощный и жалкий, обреченный на неизбежную гибель, если она не протянет ему руку. Ей казалось, что и сама она погибнет тоже, если не сумеет вытащить его оттуда, с этих проклятых островов.

Глава 21

Поздним вечером 30 декабря 1948 года по узкой тропинке, протоптанной в глубоком снегу, вдоль глухой стены трехэтажного мрачного дома ходили друг за другом двое. Оба на костылях, оба в серых байковых халатах, а поверх них — в зеленых телогрейках; на голове одинаковые солдатские зимние шапки с опущенными ушами.

Снег громко повизгивает под костылями, и одни лишь эти звуки нарушают мертвую тишину закутанного в снег пространства. Яркие звезды перемигиваются на густо-ультрамариновом небе, ущербная луна в тройном цветастом воротнике.

Двое ходят друг за другом так, словно им дали задание получше утрамбовать тропинку в снегу. Оба одноногие, но у первого, что пониже ростом, деревяшка, на которую он опирается коленом, а второй ноги вообще не видно под халатом; у второго нога в валенке. Иногда у кого-нибудь из них костыль проваливается в снег, и начинаются немыслимые телодвижения, чтобы вернуться в нормальное положение. Тогда другой останавливается и ждет, не спеша на помощь своему товарищу.

Они дошли до угла дома, повернули, и теперь задний шел впереди, далеко выбрасывая костыли, а затем ногу в стоптанном валенке.

— Погодь, Тихоныч, — с придыханием произнес второй и остановился. — Давай покурим малость.

— На морозе-то? На морозе как-то не курится, — ответил Пивоваров, но остановился и повернулся к своему товарищу.

— На фронте, особливо перед атакой, или, скажем, как переходить линию фронта за «языком», еще как курится, — проворчал второй. — Будто не знаешь.

— Знать-то я знаю, Мироныч, а только всю жизнь фронтовыми воспоминаниями и привычками не проживешь… Ну, да ты кури, а я так постою.

Кузьменко закурил самодельную папиросу, жадно затянулся дымом, закашлялся надсадно, сплюнул, произнес хрипло:

— Давеча этажный… с первого… повстречался мне, уставился, как тот баран на новые ворота, и говорит: «Где-то я тебя, огрызок, уже видал. Твоя фамилия не Кузьменко будет случаем?» А я ему: «Какой же я Кузьменко, ежли всю жизню свою прозывался Нечепоруком! Вы, — говорю, — меня с кем-то путаете». А он мне: «Это мы проверим, путаю я или нет. Был у нас такой, шибко на тебя смахивающий. Был и сплыл. Мы думали: утоп. А оно, може, и не утоп». Вот ведь сука — запомнил. А с того, гад ползучий, запомнил, что мы однажды с ним дюже схлестнулись. Он махорку, которая нам положена по довольствию, зажиливал, а потом нам же ее и продавал. Не сам, конечно, а был там один… шкура… из наших же. Если он, гад, дознается, что Кузьменко и Нечепорук — одно и то же, то мне чистая хана: из карцера не выпустят, уколами изведут под корень.

Пивоваров ничего не ответил, стоял, запрокинув голову, смотрел на звезды. Он думал, что, может, Рийна в эту же самую минуту тоже смотрит на звезды и думает о нем. Это предположение согревало его душу, хотя и делало разлуку еще более невыносимой.

А Кузьменко, похоже, ждал совета. Но что мог посоветовать ему Пивоваров? Скорее всего, дознаются-таки, что Кузьменко и Нечепорук — одно и то же лицо, потому что на всех инвалидов имеются здесь личные дела и амбулаторные карты, и на каждой — фотография. Если, разумеется, кузьменковские бумаги сохранились.