Жернова. 1918–1953. После урагана

У моего приятеля и одноклассника Сашки Завалишина, например, есть и новые штаны, и рубахи, и всякая обувка, но это потому, что у Сашки отец отставной полковник. В Адлере много отставных полковников, которым выделили участки на месте чьих-то садов совсем близко от моря. В этих садах растет не только чернослив, как у нас, но и виноград, и груши, и персики, и черешни. Полковникам государство дало все, что нужно для постройки домов, им не приходится пилить бревна, как нам с папой. Поэтому дома у них большие, не глинобитные, как у большинства местных жителей, а шлаконабивные, фундаменты каменные или кирпичные.

Только я Сашке не завидую. Подумаешь — дом! И у нас тоже будет дом, ничуть не хуже. Вот как папа достроит дом Армену Манукяну, так мы с ним вернемся в Адлер и начнем строить наш дом. Потому что мой папа мастер на все руки. И я тоже буду со временем таким же мастером. Скорее бы они достроили. Потому что, если честно признаться, мне это поварское дело уже порядочно надоело: каждый день одно и то же, одно и то же: завтрак, обед, ужин. Правда, завтракает артель сама по себе вчерашней кукурузной кашей, оставшейся от ужина, и чаем, но все остальное висит на мне, и я с тоской смотрю в сторону моря, которое с высоты холмистых предгорий кажется синим-синим и будто поднимающимся вверх от берега наклоненной стеной. Мои одноклассники сейчас купаются, загорают, играют в футбол, а я тут варю борщи, жарю рыбу… если, конечно, удается наловить.

Не клюет. Еще с полчаса назад клевало, а теперь как отрезало. Даже удивительно, почему такое. А ведь я ни разу не видел, чтобы рыба что-то ела. Она все время держится в тени ивы и никуда не уплывает. Не водой же она питается…

Вдруг черная молния прорубила белым буруном воду, рассекла стаю, и подо мной уже никого нет. Лишь солнечные блики от шевелящейся на легком ветру листвы вспыхивают внизу, мешая мне разглядеть, что там, в воде, приключилось.

Я сижу тихо, не шевелясь. Жду. Усачи вернутся на свое место, но не сразу: они должны поверить, что им ничего не угрожает. А они все не возвращаются и не возвращаются. Странно.

И тут среди красноватых корневищ ивы, полощущихся в воде, шевельнулась черная тень, и прямо под меня выплыла большущая рыбина с зеленой спиной в крапинку. Лосось! Длиной с мою руку. А может, и больше. Потому что в воде рыба выглядит то больше, то меньше, чем оказывается, когда ее вытащишь. У меня даже дыхание прервалось: вот бы такую поймать! И ведь так близко: протяни руку и схватишь за хвост.

Я сижу не шевелясь, боясь неосторожным движением спугнуть рыбину. Такой большой я еще не видывал. А лосось медленно и величественно выбрался на солнечный простор, пошевеливая большущим черным хвостом, и все тело его, будто отлитое из меди, вспыхивает всеми цветами радуги. Я вижу его красный глаз, и глаз этот шевелится. Мне даже показалось, что рыбина видит меня, но я ей совсем не страшен. Охотничий азарт овладевает всем моим существом. Я медленно разворачиваю короткое ореховое удилище с остро оструганным комлем, чтобы удобнее втыкать его в землю. Вот острие уже над рыбиной, я задерживаю дыхание… р-раз! — и только брызги взлетели над водой, а лосося и след простыл.

Эх! Надо было ближе подвести удилище к его спине. Чтобы наверняка. Но заостренная палка — это, конечно, не гарпун. Вот если сделать наконечник с зазубринами из большого гвоздя… А проще всего — отрубить зубилом конец скобы, которой скрепляют стропила между собой: он и острый, и зазубрины у него большие. А можно не рубить, а выпрямить молотком всю скобу, согнуть ее в виде латинской буквы V — получится двузубец, и привязать к палке. Тогда гарпун будет тяжелым и уж если проткнет лосося, то насквозь. Да, это лучше всего. Я почему-то уверен, что лосось обязательно приплывет еще, хотя до сегодняшнего дня он ни разу не приплывал. Но так приятно думать, что в следующий раз ты притащишь не только костлявых усачей, но и кое-что посущественнее. И все только ахнут.

Я смотал удочку, вытащил из воды кукан с рыбой, выбрался на берег и пошагал к селу. Полтора десятка усачей — столько я еще не лавливал. Несколько дней назад я и половине этого улова обрадовался бы, а сегодня — вот удивительно! — хочется еще больше. Но все-таки я с гордостью шагаю по селу на виду у всех ее жителей, и все провожают меня завистливыми взглядами.

— Ого! — сказал дядя Зиновий Ангелов, который внизу пил разбавленный водой айран. — Что будешь с ней делать?

— Жарить, — ответил я солидно, потряхивая куканом.

— Только не забудь обвалять в муке.

— Не забуду.

— И лучку, лучку побольше!

— Ладно, — снисхожу я до пожеланий дяди Зиновия.