Жернова. 1918–1953. После урагана

— Эка ты, парень! — говорит дядя Зиновий, заметив капли крови на камне и тряпицу на моей руке. — Никак поранился?

— Да совсем немного. Кровь только, — оправдываюсь я.

Дядя Зиновий берет мою руку, разматывает тряпицу, осматривает рану. Он воевал с немцами, много раз был ранен, он знает, как с ранами обходиться. И через несколько минут моя рана забинтована настоящим бинтом, а вскоре выправлены две скобы, согнуты латинской буквой и привязаны к ровным палкам. Получились вилки.

— Держи свои остроги, — говорит дядя Зиновий, которому я рассказал про лосося.

Остроги действительно хороши. И славно, что их целых две: одну сломаешь, а тут тебе другая. Такими я их и представлял. Надо только попробовать потыкать острогой в какую-нибудь мишень, чтобы рука обыкла, как сказал дядя Зиновий. Деревяшка не годится: воткнешь, потом не вытащишь. Или сломаешь. Тогда я рисую на песке лосося и тычу в него со всей силой. Но попадаю редко. Острогу почему-то все время куда-то уводит, хотя целюсь я очень старательно.

Глава 13

Солнце уже выбралось из-за горы, покатилось к морю, а над морем замерло, такое ослепительное, что на него даже взглянуть и то невозможно: ослепнешь. А Любовь Степановны все нет и нет. Может, она все еще спит и не собирается вставать. Может, забыла про рыбалку. А может и так: сказала про рыбалку, лишь бы что-то сказать. Вот еще подожду немного и уйду.

По улице босоногие армянки гонят коров и овец. Громко разговаривают, точно ссорятся. Коровы мычат, овцы блеют. Собаки лают. Там и сям потянулись вверх дымки летних кухонь.

Но вот из большого дома, который стоит на окраине села, открылась дверь, и из нее вышла Любовь Степановна и какой-то мужчина. Они постояли немного очень близко друг к другу и разошлись. Мужчина пошагал к дому Армена Манукяна, и в нем я с удивлением узнал своего отца. И мне почему-то стало стыдно, что я их увидел. Тем более что меня видеть они не могли: я смотрел на них сквозь заросли ежевики, и не потому, что прятался. Вовсе нет. Просто здесь стоит большая чинара, на толстом корне которой удобно сидеть и ждать. Вот я на нем сидел и ждал. Отсюда видно полсела и особенно хорошо тот дом, где квартирует учительница. И как только я все это увидел, мне сразу же расхотелось ловить рыбу вместе с нею. Что-то было неправильное в том, что они вышли из одной двери в такую рань, что стояли так близко. Я вспомнил, что и вчера папа куда-то пропадал, и спать я лег в сарае, где ночевала вся артель, а папы все не было и не было. Я вчера ни о чем таком не подумал, а сегодня подумал, и подумал я о том, что маме моей это никак бы не понравилось. Я вспомнил и еще много таких случаев, когда папа пропадал куда-то, и утром его не было на месте, а приходил он только к завтраку, но не завтракал, а сразу шел работать. И на меня почему-то не глядел. А мужики поглядывали, но как-то не так, как обычно.

Все это было очень странно и как-то темно ложилось на душу. Вообще говоря, из книг я многое знаю о человеческих отношениях, но мало что в них понимаю. Любовь, поцелуи и все такое мне кажутся чем-то стыдным и даже нехорошим, обижающим женщин. Особенно девушек. Но им почему-то приходится это терпеть. Странно, зачем им это нужно? Про это в книжках ничего нету. А есть про то, что мужчины и женщины любят друг друга, мужчины стреляются на дуэлях, женятся, чтобы получились дети, а в результате чего они получаются, я еще как-то не задумывался, среди мальчишек про это говорится всякое, однако слушать эти разговоры стыдно, хотя и любопытно. Мне, например, самому нравятся разные девочки, — то одна, то другая, — сейчас я чаще всего вспоминаю девочку, которая живет за ручьем, но больше всех нравилась мне когда-то давным-давно беленькая Наташа из нашего вагона, в котором мы ехали в Константиновку. Но это же совсем другое.

А Любовь Степановна, между тем, уже огибала лохматые кусты ежевики (ажины, по-местному), приближаясь к тому месту, где мы договорились встретиться. Мне бы убежать и спрятаться, но я стою и никак не могу решить, что мне делать.

— Привет! — говорит Любовь Степановна весело, подходя ко мне. — Давно ждешь?

— Да нет, не очень, — мямлю я, хотя мне хочется ответить ей какой-нибудь дерзостью, но я не привык взрослым говорить дерзости, тем более учительнице.

— Извини. У меня будильник почему-то не зазвонил, — говорит она улыбаясь, и я понимаю, что она говорит неправду.

Я молча поворачиваюсь и иду. Любовь Степановна за мной следом.

Вот и знакомая мне ива, свесившаяся над самой водой. Я иду по стволу первым, усаживаюсь между двумя ветками и начинаю разматывать удочку. Вслед за мной неуклюже пробирается по стволу Любовь Степановна. Под тяжестью нас двоих ствол ивы опустился, лег на воду, нижние ветви погрузились до самого дна, журчание усилилось и стало каким-то неровным, от всего от этого рыбьи стаи мечутся внизу, никак не могут успокоиться.