Жернова. 1918–1953. После урагана

Через полчаса Малышев уже шел домой со связкой книжек на русском и немецком языках и еще небольшим свертком. В свертке был отрез на костюм и золенгеровская опасная бритва, почти новая, вымененная год назад Дитериксом у одного из своих соотечественников за буханку хлеба.

Малышев шагал к себе домой и размышлял о том, что бы ему такое подарить Францу, чем бы отдариться, чего нет и не может быть в Германии. Дома-то — шаром покати, а вот если в воскресенье пойти на барахолку, то там наверняка что-нибудь исконно русское приобрести можно. А если и там ничего не удастся найти, то он тогда выточит Францу какую-нибудь штуковину — подсвечник, например, или кубок замысловатый, чтобы Дитерикс в своей Германии, глянув на эту вещь, сразу же вспомнил Малышева и всю свою жизнь в России.

Михаил не успел свернуть на свою улицу, когда сзади послышалось урчание машины. Черная «эмка» обогнала его, резко вильнула на тротуар перед самым носом Малышева, перегородив ему путь. Открылись с обеих сторон дверцы машины, из нее выскочили трое парней в серых пиджаках, и не успел Малышев сообразить, что к чему, как получил удар в висок чем-то тяжелым и рухнул бы на землю, но парни ловко подхватили его обмягшее тело и, словно куль, кинули на заднее сидение машины. Туда же полетели книги и сверток. Двое парней сели прямо на Малышева, третий рядом с шофером, и машина, резко рванув с места, понеслась в обратном направлении.

Через пару минут машина уже стояла возле двухэтажного дома из серого силикатного кирпича, где жил Дитерикс и откуда недавно вышел Малышев. Малышева вытащили из машины и поставили на ноги.

Возле подъезда жалась кучка людей, в основном женщины с детьми. Тут же топтался пожилой милиционер, не позволявший никому расходиться.

Двое парней поддерживали Малышева под руки, голова его безвольно клонилась из стороны в сторону. Третий, что сидел возле шофера, обращаясь к толпе, спросил:

— Этого человека вы видели выходящим минут пятнадцать назад из подъезда?

Люди молчали; женщины, прижимая к себе детей, смотрели на Малышева с испугом.

— Еще раз повторяю, — нацелился парень на одну из женщин. — Видели вы этого человека?

Женщина утвердительно затрясла головой.

— Что было у него в руках?

— По-моему, книжки, — неуверенно ответила женщина.

— Что еще?

— Я не обратила внимания.

— Кто обратил внимание? Ну, живо!

Парень сверлил глазами испуганных людей, презрительно кривил уголки губ.

— Кажется, сверток какой-то, — промямлил полный низкорослый мужчина с черными выпуклыми глазами, когда взгляд парня уперся в его лицо. — Впрочем, я не уверен.

— Эти книжки? Этот сверток? — парень взял с заднего сиденья машины книги и сверток.

В ответ уже несколько человек закивали головами.

— Только что в вашем доме, на втором этаже, убит ваш сосед Франц Карлович Дитерикс, — торжественно возвестил парень. — Вот этот человек, — показал он на Малышева, — подозревается в убийстве с целью ограбления.

Малышев рванулся, но держали его крепко.

Глава 11

Дело об убийстве немецкого специалиста Франца Карловича Дитерикса слушалось при закрытых дверях. Это было одно из самых простых дел, которые когда-либо вела народный судья Морева, приятная женщина с тугим пучком каштановых волос на затылке. Оно оказалось даже проще дела о хищениях соцсобственности, проведенного ею же на выездном заседании всего лишь два месяца назад.

Как явствовало из следственных документов и чистосердечного признания подсудимого, Франц Дитерикс был убит ударом молотка по теменной части головы с разрушением черепа и глубоким проникновением орудия убийства в мозг. Убийство произошло во время совместного распития спиртных напитков убитым и убийцей. Причина убийства — ограбление. Все вещественные доказательства: молоток, отрез на костюм и опасная бритва в футляре — вот они, лежат на столе. Сам подсудимый, молодой человек двадцати пяти лет, сидит между двумя милиционерами, опустив голову и безвольно сложив сильные руки у себя на коленях. Известно, что во время войны он служил сапером, следовательно, молоток держать в руках умеет, и не удивительно, что Франц Дитерикс был убит одним единственным ударом.

— Подсудимый, вам предоставляется последнее слово, — говорит народный судья Морева, и взгляд ее равнодушно скользнул по поникшей фигуре убийцы.

Малышев тяжело поднялся на ноги. Тело его — одна сплошная боль. Вчера он, по подсказке всезнающего сокамерника, потребовал бумаги и написал заявление на имя прокурора, что признание в якобы совершенном им убийстве у него получено с помощью физического воздействия. Следователь, молодой парень, разве что на год-два старше самого Малышева, долго хохотал, читая его заявление, потом порвал его на мелкие кусочки, швырнул Малышеву в лицо, сбил ударом кулака на пол, долго тузил ногами, при этом несколько раз повторил, что если Малышев вякнет о своей невиновности на суде, то из него сделают отбивную котлету.

— Я не убивал, — говорит Малышев тихо.

— Что вы там бормочите? — судья прикрыла ладошкой рот и подавила зевоту.