Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Матов знал — в отличие от многих других командиров дивизий и, может быть, командующего армией генерала Валецкого, — знал благодаря своим старым связям, что сейчас, в эти самые минуты, на других участках фронта немецкие позиции за огненным валом атакуют еще несколько штурмовых батальонов. И задачи у них те же самые. Пять тысяч офицеров, не бывших, как многие думают, а настоящих — по своим знаниям, по пережитому, по ненависти, заложенной в них годами унижений и мук, — идут сейчас по снежной целине живыми мишенями, а у них за спиной приготовились к прыжку сотни танков и самоходок, тысячи и тысячи солдат, приготовился огромный фронт, что-то недоделавший, недодумавший, недоучетший, недоспавший — и только для того, чтобы далеко отсюда, в неведомых Арденнах, гибнувшим союзным армиям стало легче, чтобы за счет погибших русских солдат остался в живых лишний американец, англичанин или канадец. Вспомнят ли потомки их жертвы? Оценят ли их?

Но неужели только ради союзников? Не может быть! Союзники с их бедами — лишь повод. Главное — это Победа, главное — это Германия, Берлин, откуда все началось. При чем тут союзники? Право, даже смешно об этом думать. Даже наоборот: союзники отвлекли на себя какие-то силы немцев с Восточного фронта, надо воспользоваться этим, надо совершить мощный бросок вперед, надо пройти как можно дальше, пока немцы не перебросили с запада эти силы, надо…

Полковник Матов не успел додумать свои мысли.

— Есть! Зашевелились! — радостно выкрикнул начальник артиллерии армии и, схватив телефонную трубку, начал поспешно, словно боясь опоздать, отдавать приказания своим подчиненным.

Полковник Матов покрутил окуляры стереотрубы и увидел справа, там, где на карте значился небольшой лесок и где он был на самом деле, — увидел равномерные вспышки орудийных выстрелов: немцы наконец-то очухались и открыли ответный огонь.

И сразу же за спиной полковника Матова заговорили новые артиллерийские батареи.

Глава 17

Генерал-лейтенант Валецкий в последнее время испытывал зверский аппетит. Иногда среди ночи проснется и чувствует: хочет есть… аж до тошноты, и в животе какое-то голодное бурчание. Вот и сейчас то же самое. Совершенно непонятно, отчего это с ним происходит. Может, потому, что перемешались день с ночью, и завтракаешь тогда, когда надо обедать, а обедаешь тогда, когда нормальные люди спят. Он не помнит за собой такого ощущения постоянного голода с самого детства. Бывало, у родителей начнется запой и тянется неделями, а пятеро ребятишек, мал мала меньше, предоставлены самим себе, разбредаются в поисках пищи, куска хлеба, рыская по помойкам вместе с бродячими собаками. Ситный калач, обсыпанный маком и сахарной пудрой, — вот предел его тогдашних мечтаний…

Но это было давно и вполне объяснимо. А тут бог знает отчего.

И чувствует генерал, как все его существо проникается вкусом пищи, во рту скапливается слюна. А ведь ел он всего каких-нибудь три часа назад. Наверное, он слишком много тратит энергии на свои прямые обязанности. Глупо даже предположить, что в свои неполные сорок шесть он впал в старческое обжорство. Нет, просто слишком много работает. Все оттого. И, следовательно, имеет право не испытывать неловкость из-за своего аппетита. И перед кем? Перед поваром? Или перед адъютантом, которого спас от передовой?

Валецкий свесил ноги с кровати, нашарил на табурете колокольчик и встряхнул его.

Минут через десять на столе перед генералом дымился гуляш с грибной подливкой, на тарелке лежали маринованные огурчики, в графинчике, запотевшем от холода, подрагивала и рябила прозрачная жидкость, немного зеленоватая на цвет, отдающая травами и солнечной лужайкой.

Валецкий налил рюмку, мысленно произнес: «За победу!», выпил, крякнул от удовольствия и захрустел огурцом. Умиротворенность наполнила душу генерала. Жизнь — все-таки хорошая штука! Она, правда, бывает несправедлива, но зато, если проявил благоразумное терпение, может обласкать и наградить тебя милостями. Это только дураки считают, что в удовольствиях и состоит смысл жизни. Черта с два! Без неудовольствия нет и удовольствия. Алмаз смотрится лучше всего на черном бархате, а в воде, например, его и не видно. Так и с самой жизнью…

Зазуммерил телефон прямой связи с командующим фронтом. Скрипучий и вечно чем-то недовольный голос маршала Жукова скрипел на этот раз еще более сухо и недовольно, словно генерал Валецкий заведомо делал все не так, как сделал бы на его месте сам маршал. Выслушав доклад командарма, Жуков еще раз напомнил, чтобы, как только наметится успех в наступлении, развивать его всеми силами, не забывая о флангах, но и не слишком о них заботясь. Помолчав немного, будто раздумывая, говорить или нет, маршал сообщил:

— Получены данные, что немцы перебрасывают в полосу нашего фронта несколько своих только что сформированных дивизий. Так что имейте в виду. — И положил трубку.

Валецкий догадался, что Жуков звонил ему именно из-за этих дивизий. Наверняка ничего определенного он не знает и сам.