Жернова. 1918–1953. За огненным валом

— Я чего к тебе приехал, лейтенант. Ну, во-первых, поблагодарить за бесподобную атаку и еще более бесподобный отход. Нам, старикам, поучиться не грех. За помощь моим батальонам. Это во-вторых. Отдельная благодарность за пленных. Вот видишь, сынок, сколько за один день ты добрых дел совершил. Как говорится, дай бог каждому. У самого-то в роте потери большие?

— Двадцать восемь человек убито, сорок три ранено.

— Тоже досталось. У меня погибло вдвое больше, хотя по всем статьям должно быть наоборот… Кстати, почему ты все еще в лейтенантах ходишь? Командуешь ротой, чуть ни батальоном, а все лейтенант. Проштрафился? Или в плену побывал?

— Ни то, ни другое. Я в офицерах недавно. Войну начинал младшим сержантом. Потом ускоренные офицерские курсы… А в окружении побывать действительно пришлось.

— Да у нас пол-армии в окружении побывало, — махнул рукой полковник Клименко. — Так ведь за одного битого двух небитых дают. А то иди ко мне: батальон дам. У меня как раз комбат погиб. К концу войны, глядишь, и полком командовать будешь.

— Спасибо, товарищ полковник, но я уж со своими.

— Да ты не думай, дело мы обтяпаем в лучшем виде: сперва в медсанбат по причине контузии, подержим малость, я представление напишу — и останешься в моей дивизии. А то со своими штрафниками так до конца войны и будешь в лейтенантах ходить.

— Это не штрафники, товарищ полковник.

— Э-э, хрен редьки не слаще. Ну да ладно. Я не настаиваю. Ты мне, сынок, вот что скажи: если бы тебе еще раз пришлось наступать к той же деревушке, как бы ты это дело повел, исходя из сегодняшнего опыта?

— Лучше начинать незадолго до рассвета, товарищ полковник. Минут десять артподготовки, а потом за огненным валом. Но чтобы сразу же за первой волной шла вторая. Без пауз. Тут быстрота нужна. Кстати, у немцев было три участка, где запланирован заградительный огонь. Два мы проскочили, а на третьем они нас остановили.

Еще с полчаса полковник Клименко выпытывал у Красникова всякие подробности, делая пометки на своей карте, а под конец и про пушки с тягачами помянул.

— Да мне все равно, — пожал плечами Красников. — Мы их с собой брать не собирались. Так что они ваши. А если бы вы, товарищ полковник, взяли вместе с пушками капитана Евсеева… извините, бывшего капитана Евсеева, то не пожалели бы: артиллерист он классный.

— Я б и рад, лейтенант, взять твоего Евсеева, а была б моя воля, я бы и еще кого взял: толковых офицеров везде не хватает, да выше головы не прыгнешь. А вот тех, что у меня в госпитале, я постараюсь пристроить, как поправятся. Я слыхал, что особо отличившихся могут направлять в войска с возвращением званий. Вот ты, лейтенант, и напиши рапорт, а я подмахну, поскольку на моем участке воевали.

— Так я сейчас и напишу? — приподнялся Красников.

— Пиши, сынок, пиши. Я подожду.

На другой день утром рота выстроилась перед длинной и широкой, только что выкопанной ямой, на краю которой рядком лежали погибшие штурмовики. В воздухе кружился мягкий снежок, недалеко в кустах трещали сороки. Солдаты стояли «покоем», с трех сторон охватывая яму, — на четверть меньше того, что поднялись прошлым утром в атаку за огненным валом.

Красников смотрел на своих солдат и словно видел их впервые. На их лицах не осталось даже следов былой затравленности, тревоги и неуверенности. И сами они смотрели на своего командира спокойно, никто не отводил глаза, не прятался за спину впереди стоящего товарища. Один только бой — и такое преображение! Душу лейтенанта Красникова наполнила тихая и торжественная радость, словно он сам преобразил этих людей.

Одно лишь угнетало Красникова, что в его роте осталась лишь половина офицеров: из шести командиров взводов, с которыми он начал атаку за огненным валом, в строю осталось трое. Лейтенант Плешаков из первой роты погиб, ранен лейтенант Николаенко и младший лейтенант Коновалов, последний тяжело, а во главе несколько поредевших взводов стоят рядовые из бывших офицеров.

Впрочем, подобная картина повторяется из боя в бой, и пора бы уже привыкнуть. Но почему-то не привыкалось, хотя и не воспринималось с той остротой, как прежде.

И тут же вспомнилось то странное ощущение перед атакой, на какое-то мгновение охватившее холодом его душу: вот сейчас взлетят ракеты, он поднимется, а за ним никто не пойдет. Глупое, конечно, ощущение, но оно возникало в нем всякий раз, как только рота оказывалась в затруднительном положении. Он не заметил, когда это ощущение исчезло. Сейчас он мог сказать со всей определенностью, что совсем недавно жила в нем неуверенность в своих солдатах, и теперь ему было неловко и стыдно перед этими людьми за эту свою неуверенность. Особенно перед мертвыми…

Убитых положили на дно ямы, накрыли всех вместе белым немецким маскировочным полотном. Красников первым бросил горсть земли на это полотно, сырое крошево черным веером легло на белое, обозначив контур части человеческого тела. За лейтенантом потянулась вся рота, земля скатывалась во впадины, делая контуры еще рельефнее.