Жернова судьбы

Чиновник вздохнул. Подобные расследования, на его памяти, как правило, заканчивались ничем. Любые злодеяния помещиков оправдывались, закон всегда был на стороне власть имущих. Из сотни расследований, дай Бог, три – два, а то и меньше решались в пользу измученного простого люда. Накладывались ограничения на управление поместьем, а иной раз и отбиралось имение вместе с крепостными в государственную казну. Таковое случалось, когда бывали собраны веские доказательства против помещика, действия которого послужили причиной смерти его людей. Зато обратная ситуация, когда крестьян, посмевших подать челобитную о своём плачевном состоянии, объявляли бунтовщиками, жесточайшим образом наказывали и отправляли обратно в лапы бесчеловечному владельцу, случалась сплошь и рядом. Что им приходилось переносить от разъярённого хозяина – никому не известно…

– Здесь мы ничего противозаконного не обнаружим… – задумчиво проговорил он.

Поясница совершенно перестала напоминать о себе, Никанор Иванович чувствовал себя свежим и бодрым. Он посмотрел на спящего помощника и вышел из комнаты:

– Проводи-ка меня, дружок, в девичью, – обратился к казачку, навытяжку стоявшему у дверей.

Направившись в девичью, чиновник предполагал, что увидит там клоаку: духоту, смрад, девок, полуослепших от тяжёлой мелкой работы, но в действительности застал чистоту, порядок и кружевниц, склонившихся над козлами. Горница была невеликой, но сухой и уютной, в красном углу – божница, у стены – голландка, окна достаточно большие, света пропускали много. Бревенчатые стены были увешаны работами кружевниц, лавки и топчаны стояли по количеству мастериц – никто из них не спал на полу. Девушки тихо пели песню, коклюшки сухо постукивали – если бы не грустный напев, картинка бы внушала умиление.

– Во сыром во сыром бору

Не кукушечка поёт,

Красна девица косу вьёт,

Красна девица слёзы льёт, – начинала одна девушка звонким сопрано, остальные подхватывали, сплетая голоса в невыразимо чарующий печальный венок:

– Во сыром во сыром бору

Скачет заинька серенький,

Навострил ушки шёлковы,

Слышит жалобу долгую.

«Ты скачи, милый заюшка,

К моей родненькой матушке,

Расспроси, как в неволе быть,

Как печаль мне свою избыть.

Государь ты мой батюшка,

Пожалей сиротинушку,

Выкупи из неволюшки,

Помоги своей дочушке.

Не поднять белы рученьки,

Не шагнуть резвой ноженьке,

Злая доля меня гнетёт,

Воля барская спину гнёт».

«Уж ты милая доченька, -

Отвечает мне батюшка. -

Злата-серебра нет у нас,

Ты стерпи, не вздымая глаз.

Горя горького досыта

Нахлебаешься, доченька,

Но потом боль притупится,

Тебе стерпится, слюбится»

Во сыром во сыром бору

Не кукушечка поёт,

Красна девица слёзы льёт,

Красна девица петлю вьёт.18

Никанор Иванович постоял, прислушиваясь к тоске, казалось, разлитой в самом воздухе, потом сказал:

– Доброго вам здравия, девушки!

Кружевницы вскочили с лавок и присели в почтительном полупоклоне:

– Здравствуйте, барин!

– Работайте, голубушки, а я вас поспрашиваю. Что песня-то у вас какая грустная?

– А нам её Ваня-конюх сложил, – ответила Арина, зеленоглазая мастерица. – Пожалел нас.

– Вот оно что… – призадумался Никанор Иванович. – А хорошо ли живётся вам, девицы?

– Хорошо, барин, – вразнобой ответили они.

– Едите вдоволь?

– Вдоволь, барин.

– Что, барин ваш не балует?

– Как не баловать? – ответила за всех Палаша. – Александр Андреич молодой барин, всякое быват: то на охоту поедут, то гостей пригласят, как же без энтого.

– Да разве это баловство? Я о другом тебе толкую.

– О каком другом? – удивилась она. – Мы мало о барских забавах знаем, работаем много.

– Много ли уроков барин задаёт? – продолжал выспрашивать чиновник.

– По силам, батюшка, по силам, – отозвалась другая кружевница, Груша. – Но и от дела лытать не приходится.

– А что у тебя на шее, девица? – поинтересовался Никанор Иванович.

Груша смешалась, покраснела, затеребила ворот вышитой рубахи:

– Это… это я, барин…

– Ну что?

– Это я гайтаном натёрла, когда на шею вязала… – нашлась она.

– Да? – чиновник присмотрелся повнимательнее: на шее каждой кружевницы были утолщённые красные потёртости, отдалённо напоминавшие рубцы от кандалов. «Это же следы от рогаток, – догадался старик. – Рогатки девкам надевает, чтоб не спали и работали дольше». Он покачал головой, понимая, что расспросы бесполезны: мастерицы, опасаясь барского гнева, ничего ему не скажут, но всё же предпринял ещё одну попытку.

– Часто ли гневается ваш барин, девицы?

– А сам видал ли таких бар, кто не гневлив? – спросила на вид самая младшая из девушек. Палаша шикнула на неё:

– Цыть, дурная! Конечно, ругается, барин! А как не ругать-то нас? То кружево попортим, то вовремя не сплетём, то нитки спутаем… Без энтого никак!

– Бьёт? – прищурился Никанор Иванович.

– Так только, для острастки разве шлёпнет разок-другой…

– А парней крепостных наказывает… Ваньку-конюха, например?

Палаша вздрогнула и опустила на работу глаза, заблестевшие от слёз:

– Нет, ваша милость, так только, попугать чтоб…