Жернова судьбы

– Да ладно тебе, Палашенька! – вмешалась Ариша. – Дерёт иногда их барин! Баклуши бьют да нерадиво работают! Поделом им! Убыли ни в чём барском быть не должно! – сказав это, она подняла на чиновника взор, который ни смиренным, ни покорным назвать было нельзя. – Ты, ваша милость, поспрашивай у тех, кто на улице работает, мы здеся мало что знаем.

– Ладно, красавицы, работайте, – Никанор Иванович вышел из горницы.

– Можешь заходить, – велел Артемию, которому до того приказал выйти из девичьей, чтоб он не мешал разговору. – Служи свою службу.

Артемий, похожий на барашка, был приставлен надзирать за девками, чтоб работали, не отлынивали, запоминал, кто не усердничает, и докладывал о том хозяину. Но он был парень не вредный, кружевниц жалел и доносил на них нечасто, не желая, чтоб из-за него их пороли на конюшне. Он справедливо полагал, что девушкам и так приходится несладко…

Никанор Иванович вернулся в комнату, разбудил крепко спавшего Василия, и они отправились гулять по поместью, наблюдая за устройством жизни крепостных, расспрашивая их о том, о сём, пытаясь определить, насколько они довольны своей жизнью. Дворовые держались стойко, на вопросы отвечали кратко, не распространяясь. В общем и целом складывалась картина, что в имении всё разумно и благодатно устроено, челядь обожает своего барина и готова жизнь положить ради него. Так, прохаживаясь, они добрались и до конюшни. Тут у чиновника был особый интерес: вызвать на разговор Ивана, передать ему весточку от графа и попросить ответа. Дело, казалось бы, простое, оказалось невыполнимым: за конюхами надзирал Федька, и уходить из конюшни на время разговора он не собирался. Никанор Иванович поговорил понемногу с каждым работником и, наконец, обратился к высокому русому молодцу, тщательно вычищавшему денник:

– Парень, отложи вилы, как звать тебя?

– Ванькой, – глухо сказал он, послушно отставил вилы и повернулся, повесив руки по бокам.

Чиновник увидел серые запавшие глаза, исхудавшее лицо, заметил кровавые, плохо заживающие рубцы на запястьях, которые не скрывали засученные рукава рубахи:

– Иван Андреевич? – тихо спросил.

Парень дёрнулся, как от удара, вскинул на него загоревшийся было взгляд, но тут же опустил его: в конюшню вошёл Фёдор и привалился к стене, скрестив на груди руки и с усмешкой глядя на них.

– Чего изволите, барин? – спросил Иван.

– Поговорить хочу с тобой, голубчик, только и всего. Ты не против?

– Воля ваша, барин, спрашивайте.

– Скажи, Ваня, ты доволен своим житьём?

– Премного благодарен, ваше превосходительство, всего хватает, всего вдосталь.

– Работы тоже вдосталь?

– Трудов много, но как же иначе-то? Поместье большое, хлопот немерено. Делу должно делаться.

– И как? Справляетесь? Барин не лютует?

– Александр Андреич милостивый барин, зазря не накажет.

– И часто вам попадает? – чиновник спиной почуял, что Фёдор напрягся.

– Бывает иногда. Ведь и скотина порой дуреет, и её надо вразумить, – глухо ответил Иван. Ладони его сжались в кулаки, и это не ускользнуло от острого взгляда старика.

– И тебя вразумляли? – тихо спросил парня.

– Было за что. Заслужил, – кратко сказал он. – Мне работать надо, ваше превосходительство, убыли ни в чём барском быть не должно. Дозвольте?

Второй раз за сегодняшний день чиновник услышал эту фразу, сказанную с явным непокорством.

– Работай, Ваня.

Иван повернулся за вилами, и Никанор Иванович заметил коричневые пятна на рубахе и кровавую полосу на правой руке, змеившуюся от локтя к запястью.

– Ну-с, Василий, всё записал?

– Конечно, Никанор Иваныч! – секретарь аккуратно закупорил чернильницу, уложил её и перо в специальное отделение и захлопнул переносную конторку.

– Умаялись, ваше превосходительство? – в голосе Фёдора тонкой струёй был разлит яд. – Пожалуйте чаю откушать, барин ожидает.

Во время чаепития господам было предложено три перемены блюд и несколько десертов. Василий Алексеевич и Саша воздали должное трудам стряпухи, Никанор Иванович, памятуя о своём возрасте, на угощение не налегал, пил чай мелкими глоточками и рассматривал молодого помещика, пытаясь понять, что за человек перед ним, чем интересуется, каковы его пристрастия. Наличие хамоватых прихвостней уже говорило само за себя, уже определяло уровень. «Но ведь он получил образование, и, кажется, неплохое, в отличие от заплесневевших провинциальных помещиков, – думал Никанор Иванович, поглядывая на Сашу, поглощавшего с удовольствием блюдо за блюдом.– Ежели его брат такой умница, каковым изобразил мне его Михаил Петрович, ежели плоды наук были в его свободном распоряжении, отчего один брат впитал всё как губка и даже больше, а второй начал опускаться на дно, уподобляясь худшим представителям «просвещённого» дворянства? Неисповедимы пути твои, Господи!» – заключил размышления старик.

За столом царило молчание, прерываемое редкими репликами о погоде да об урожае. «Пустые разговоры!» – с досадой подумал Никанор Иванович, весьма высоко ценивший своё время.