Жернова судьбы

– Спаси Бог тебя, милок! – расчувствовалась бабка.– Спаси Бог!

– И вот ещё что, – Нефёд полез за пазуху и достал сложенный лист бумаги. – Это передай Ивану, когда он читать сможет.

– Хорошо, милок, – Мирониха проворно спрятала письмо за вырез рубахи и оправилась. – Всё сделаю. А теперь Варюшку позови, мы недужного нашего разбудить попробуем.

– Как скажешь, бабушка, – парнище пошёл исполнять её приказ.

Кузнецы в поместье Зарецкого, в отличие от всех остальных крепостных, находились на особом положении. Гаврила был превосходным мастером своего дела и зарабатывал для барина немало звонких монет, исполняя заказы, которые поступали от окрестных помещиков: слава о нём шла громкая. Кроме того, его подмастерья ходили по деревням и сёлам и собирали заказы от всех, от кого только могли. Они, по сути, были неприкосновенны: могли в любое время уйти из поместья, идти, куда вздумается, и возвращаться, как сочтут нужным. За ними особо не следили: знали, что они своими трудами приносят изрядную долю в доход имения. Конечно, кузнецы и себя не обижали, но делали всё аккуратно, комар носу не подточит. А поскольку они могли свободно передвигаться, именно через них Парфён Пантелеймоныч узнавал обо всём, что происходит в поместье, которому он служил много лет. Очень ему горько было видеть, что славное имя Зарецких начинает тускнеть и покрываться позором «благодаря» деяниям Александра Андреевича. А уж когда он узнал, что Иван, к которому он и так благоволил за его порядочность, ум и усердие, является законным наследником Андрея Александровича, то начал лелеять мечту об освобождении юноши и восторжествовании справедливости. Парфён был готов предложить за Ивана любые деньги (служа у Зарецких, он понемногу занимался торговлей и постепенно превратился во вполне крепкого купца третьей гильдии с немалым капиталом), но прекрасно понимал, что подобное предложение может только остервенить Александра, поэтому не предпринимал никаких попыток изменить ход событий. Хотя нет, кое-что он всё же попробовал: будучи хорошо знакомым с духовником своих хозяев, Парфён пытался заставить его нарушить тайну исповеди и рассказать, о чём поведал Андрей Александрович, лёжа на смертном одре. Но всё было тщетно: как он ни подлещивался к исповеднику, как ни обихаживал его, результат был неизменным – тот молчал как утопленник и не поддавался. Но и купец не терял надежды и продолжал неустанно обрабатывать священника, памятуя, что капля камень точит.

Лизавета Парфёновна, дочь его младшая, тоже очень переживала за Ивана, к которому относилась как к верному другу (а может быть, и что большее лелеяла в своём девичьем сердечке, но о том никому не известно: нравы в семье Парфёна были строгие), особенно после того как он спас её честь от посягательств Александра Андреевича.

Так что их семья также была готова сделать всё возможное для вызволения молодого человека из пут рабства.

Иван тем временем, выполняя предписание бабушки Миронихи, отлёживался, набирался сил да думу думал. Маленькие записочки от Лизаветы Парфёновны веселили сердце и поднимали дух, хорошая еда от Парфёна Пантелеймоныча позволила ему быстро окрепнуть, почти каждый день к нему приходил Гаврила, они беседовали и практически выработали план действий и передвижения после захвата поместья. Гаврила успел переговорить с дворовыми, кто заслуживал доверия, и почти все были согласны на восстание, лишь самые трусливые отказались. Но им суровый кузнец пообещал свернуть шею, как курям, ежели они вздумают донести, а слово своё он держал крепко… Так что нужна была искра – пламя готово было разгореться в любой момент.

Федька ежедневно по приказу барина приходил справиться о здоровье Ивана, и каждый раз его заметно злило, что недужный всё лежит без сил.

– Сынок, – спустя седмицу сказала Мирониха. – Вставать тебе надо, а то этот пёс цепной почует неладное.

– Как скажешь, бабушка, – согласился Иван.

Так-то он каждую ночь вставал, разминал суставы, которые по-прежнему отзывались болью, но уже не острой, а вполне терпимой, делал кое-какие упражнения, восстанавливая повреждённые и ослабевшие связки и в целом чувствовал себя неплохо. Но поднимать людей на восстание, конечно, он ещё не мог, надо было выжидать… и терпеть…

– Встал? – Федька смотрел на него весьма неприветливо, надоел ему этот строптивый холоп хуже горькой редьки.

– С Божьей помощью, Фёдор Ипатьич, – Иван, отпустивший за время болезни курчавую русую бородку, стал похож на русского богатыря.

Волосы его, также отросшие, были перехвачены кожаной тесьмой, на запястья Гаврила сделал ему кожаные же наручи с железными клёпками. Мышцы, приобретённые за годы физического труда, стали рельефными, ведь потеряв изрядную долю веса, Иван избавился от ничтожного количества жира, имевшегося в его организме.

Камердинер подошёл аккурат, когда парень умывался из ведра, и пристально наблюдал за его сдержанными и осторожными движениями.

– Ну, раз встал, доложу барину, поглядим, что он скажет, – Фёдор развернулся на каблуках и ушёл.

– Сынок, чего ему надобно? – выглянула Мирониха.