Эта же улыбка резко погасла, когда девушка вырвалась из объятий Алкадия, как кнутом огрев единственным словом:
– Нет.
В тот же день Алкадий вновь научился ненавидеть. Он ненавидел ее золотые волосы, ее шаловливые, босые ножки, разбивавшие в сверкающие капельки ровную гладь озера. И ее смех, предназначенный другому.
В ту ночь Алкадий заснул мучимый жаждой, а когда проснулся, внутри плескалась ярко-зеленая, чистая сила виссавийки-целительницы. Он сполз с постели и его вывернуло наизнанку. Было противно, больно, и Алкадий выбежал из дома, метнулся к морю, к единственному другу, который мог бы помочь.
Но раньше, чем он добежал до кромки воды, он увидел в пенистых волнах гибкое тело и рухнул на влажный песок, охватив голову руками. Почему она пришла именно сейчас? Почему не пускает его к морю? К чему останавливает?
– Мне очень жаль, мой мальчик.
Ее голос был холоден, как и ее серебристое тело. Когда-то в детстве Алкадий мечтал увидеть эти бездонные глаза, это бледное лицо и зеленые, вьющиеся волосы. Выдохнуть это слово, что сейчас застыло на губах кровавой коркой. Мама!
– Прости... – сказала она. – Думала, тебе будет лучше среди людей... Мы холодные, а ты не такой. Ты теплый, нежный... Зачем? Зачем полез в запретные воды? Зачем убил изгнанного, зачем принял в себя духа-гралиона?
– О чем ты говоришь, мать? – тихо спросил Алкадий, с трудом улавливая смысл сказанных ею слов.
– Думаешь, мы просто так выгнали старого тритона? Думаешь, нам не было больно? Но зараженного духом-гралионом нельзя оставлять среди живых. Другого выхода не было, понимаешь?
– О каких духах ты говоришь, мать? – выдохнул Алкадий, подняв голову. – Не видишь, что я...
– Вижу. И что будет хуже – вижу. Девочку завтра найдут, и вождь тебя убьет, не так ли? Собственноручно, потому что никто другой в Виссавии убить не может. И он примет в себе духа. Они ведь так и переходят – от жертвы к убийце. Потому тритона никто не трогал... потому его оставили умирать в одиночестве.
– Почему одному...
– Потому что он начал бы убивать, чтобы заставить убить нас. Как начал убивать ты... как начнет убивать маленький сын вождя... задавивший зараженного молодым духом-гралионом рачка...
– Не будет этого, – прошипел Алкадий.
– Ты уже ничего не изменишь... Ты принес в свой мир заразу. Вождь идет...
– Не будет этого! – ответил Алкадий, бросаясь в ноги фигуре в белом. – Выслушай меня, мой вождь...
– Выслушаю, – неожиданно мягко сказал вождь и это было, пожалуй, в первый раз, когда Алкадий услышал его голос.
***
– Отец не убил тогда Алкадия вовсе не потому, что пожалел Акима, – сказал Элизар. – Так думали все, но мы в семье знали правду. После смерти Идэланы отец долго разговаривал с Алкадием наедине. Когда он вышел из зала совета, он подошел... ко мне. Взял за руку и провел в спальню. Я сел на кровать, он опустился передо мной на колени, взял мои ладони в свои и сказал:
– Мой бедный мальчик.
– Отец, ты... плачешь? – тогда я в первый и в последний раз увидел его слезы и больше удивился, чем испугался.
– Плачу от бессилия.
– Папа?
А потом он быстро, сбивчиво объяснил, а я в одно мгновение повзрослел. Еще тогда я узнал, что буду сходить с ума... буду искать своего убийцу, более сильного, чем я, буду подвластен чужому духу...
– И теперь он в тебе? – выдохнул Мир. – Поэтому ты сошел с ума? Ты пытался...
– …довести Рэми до сумасшествия и заставить себя убить. Но, на счастье, Виссавия гораздо мудрее нас всех. Она свела Рэми с целителем судеб, и Аши... на время утишил во мне духа. Но убить заразу не в силах даже твой телохранитель, потому мне лучше умереть сейчас. Слава богам, я умру в своем рассудке, а не с разумом глупого и честолюбивого гралиона. А теперь послушай меня, наследный принц Кассии… Я прошу тебя о помощи… я прошу помочь мне уйти, пока… пока не будет слишком поздно.
– Да, – тихо прошептал Миранис, чувствуя, как собственный страх перед смертью куда-то уходит. – Я сделаю все, о чем попросишь…
– И ты не уйдешь за грань один. Я буду тебя сопровождать… мой друг.
Миранис сглотнул, отводя взгляд. Друг? Пусть будет… друг.