Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

«Коммунистических ячеек у Миронова в дивизии не было и к комиссарам он относился подозрительно, но он был хороший стратег, хороший специалист военного дела, выходил из всех самых тяжелых положений с малыми потерями. Поэтому казаки стремились к нему. Население все симпатизировало ему (и казачье и не казачье: крестьяне Саратовской губернии выходили к нему с хлебом и солью). Среди подчиненных ему частей была прекрасная дисциплина. У него не было грабежей, разбоя и насильственных реквизиций. Его части не оскорбляли религиозного чувства населения. Вообще население не видело в подчиненных ему частях врагов и таким образом привлекало к Советской власти. Это тем более возвышало Миронова, что в соседних частях, например, в дивизии Киквидзе, этого не наблюдалось, благодаря разнузданности частей, население относилось к ним враждебно… Большинство красновских полков охотно сдавались Миронову, который пользовался особым авторитетом как среди Красной Армии, так и среди трудового казачества в белогвардейском стане. Но чем больше росла его популярность и чем ближе он подходил к Новочеркасску, тем более росло недовольство населения в его тылу, благодаря неумелому строительству Советской власти, огульным реквизициям, массовым расстрелам и т. п. Во многих местах даже вспыхнули восстания, например, в Верхнедонском округе (станицы Вешенская и Казанская), а также в Усть-Медведецком округе».

Не было в Миронове ни лоска, ни шика. Не носил он ни кожанки, ни звездные фуражки. Простая солдатская шинель, бурка да папаха на черную бровь. Никакого позерства, утонченной игры в обращении — сплошь прямота, угловатая требовательность. Коль что пообещал — в доску расшибется, но сделает.

Тем и люб был казакам, что свой, станичный. Недаром к нему обратили они свои взгляды в те дни, когда над Доном, Донцом и Хопром стали свинцоветь тучи большого народного недовольства. Не видеть их мог разве что совсем слепой. Миронов, как умел, объяснял «правильную линию Советской власти» и злонамеренность «лже-коммунистов», всячески искажающих ее. Он не скрывал своей неприязни к пришлым её представителям, которые платили ему той же взаимностью.

В такой обстановке не могло не возникнуть политическое недоверие к бывшему казачьему офицеру. Не жаловало Миронова командование 9-й армии и Южного фронта. А тут еще совсем некстати между ним и Михайловским ревкомом возник серьезный конфликт. Ревком выступил против назначения Мироновым на должность коменданта некоего Данилова и предложил назначить своего — некоего Бирюкова. В другой обстановке все могло завершиться по-мирному, а тут нашла коса на камень. Между Мироновым и ревкомом завелась переписка со взаимными претензиями, обвинениями, угрозами. Это стало достоянием реввоенсоветов армии и фронта, было доведено до сведения председателя Реввоенсовета Республики Льва Троцкого.

Миронову сразу же припомнили все, даже оброненную кем-то давно фразу о его бонапартизме. В деталях расписали выступление в станице Усть-Медведецкой с резкой критикой партийных работников.

Внешне все пока было спокойно. Буквально накануне Вешенского бунта штаб 9-й армии в соответствии с телеграфным распоряжением командования Южного фронта с удовлетворением командировал Миронова в Серпухов в распоряжение Главного штаба Красной Армии. Там 15 марта 1919 года он получил от главкома И.И. Вацетиса и члена Реввоенсовета Республики С.И. Аралова письменное предписание «Немедленно приступить к формированию казачьей дивизии в округах Донской области по Вашему усмотрению… По всем вопросам формирования обращаться в Главный штаб. О ходе формирования доносить в Главный штаб».