Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

«Я в последний раз зову: все, не взирая на свои годы, лишь бы были крепкие руки да меткий, верный глаз, все под ружье, все под Красное Знамя труда, которое вручает мне сегодня революция… Граждане-изгнанники все ко мне!!! Граждане с гражданской, а не с обывательской душою, все ко мне!!! Граждане, в ком еще не умер огонь свободолюбия, все ко мне!!! Бойтесь, если мертвые услышат и встанут, а вы будете спать. Бойтесь, ибо цепи рабства уже над вашими головами! Жизнь или смерть, другого выхода нет. Да здравствует социальная революция! Да здравствует чистая правда! Донской казак станицы Усть-Медведицкой Ф.Миронов. Адрес мой во всех уездных и волостных исполкомах и в штабе Южфронта».

В то время как раздираемый заботами на части Миронов крутился как белка в колесе, представители партии усердно «копали» под него и набирали компромат. Можно только предполагать, выполняли ли они чье-то конкретное задание, действовали ли привычно по зову неугомонного большевистского сердца или жить не могли без доносительства. Письма из корпуса на самый верх шли нескончаемым потоком. Вскоре Миронов понял: одна из причин задержек в формировании корпуса заключалась в том, что командование Южного фронта и Реввоенсовет Республики (читай — Троцкий) ему не доверяют и относятся к нему предвзято.

В своих донесениях в РВС Южфронта, в Реввоенсовет Республики и в ЦК партии Скалов (член РВС корпуса), Ларин, Рогачев вообще выступали против формирования корпуса, мотивируя это политической неблагонадежностью Миронова. Они указывали, что «Миронов является не просто военспецом, но военспецом, имеющим политический зуд; считает себя политическим вождем казачества, заявляет, что при повторных безобразиях по занятию Донобласти он повернет штыки против».

Бесшабашный, не привыкший выбирать слова, Миронов действительно давал поводы к различного рода кривотолкам. Как истинный казак он не был лишен изрядной доли бахвальства, кичливости, самолюбования. Далекий от теоретических изысков рубака методом проб и ошибок шел к цели и вел за собой других красивыми, но туманными призывами «за землю и волю», «социальную революцию», «социализацию средств производства», за отмену смертной казни. Миронов явно щеголял своей беспартийностью, резко осаживал комиссаров и коммунистов, допускавших, по его мнению, преступные действия. И тем вызывал еще большее отторжение политсостава, высшего командования.

В открытую схватку с комкором его политические надсмотрщики пока не вступали, интриги плели тайно, со знанием дела, с использованием богатого партийного багажа, поднакопленного еще в подполье и былых фракционных баталиях. В докладе члену Реввоенсовета Южного фронта Сокольникову от 20 июля 1919 года Скалов признавал, что был сторонником формирования этого соединения под командованием Миронова, хотя и считал такое решение рискованным из-за неблагонадежности донских казаков, вливавшихся в его состав. Теперь Скалов предлагал дальнейшее формирование прекратить, а имеющийся личный состав передать в другие действующие части. Сомнений в отношении Миронова в том докладе он прямо не высказывал, но подтекст должен был подвести адресата к мысли, что кандидатура комкора и «мобилизационный материал» выбраны неудачно.

Но как бы искусны в подковерной дипломатии ни были большевистские функционеры, как бы ни скрывали свое истинное отношение к личности командира корпуса, шило в мешке не утаишь. Вылезало оно то тут, то там, глубоко царапало мечущуюся душу Миронова, оставляя долго не заживающие раны. В августе он телеграфировал казачьему отделу ВЦИК:

Архив