Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Это уже оценка сказанного и требование изменить показания. Очередной допрос вел Хват. Немаловажной деталью представляется и то обстоятельство, что в нем принимал участие и Голенищев, которому накануне «исповедовался» арестованный. Поводы к размышлению имеются…

Засосова Хват терзал 4 часа 20 минут, что по меркам органов совсем недолго. Очевидно, подследственный учел высказанное ему накануне пожелания и был доведен до нужной кондиции, а потому уже не упорствовал. На вопрос о принадлежности к шпионско-заговорщической организации в Красной Армии Засосов кротко ответил:

— Я признаю себя виновным во вредительской работе.

Дальше пошло повторение того, что было сказано на предыдущем допросе. Только теперь известные нам обстоятельства приобретали совсем иной смысл, так как исходили от потенциального «вредителя». Себя он вредителем назвал, но дальнейшие попытки следователя подвести Засосова к признанию членства в организованной вредительской группе результатов не дали. То ли фамилии называл неподходящие, то ли следователям дали команду не расширять круг антисоветчиков, дабы не подводить в военное время под расстрельную статью немногих оставшихся на свободе специалистов по вооружению. Словом, на том и расстались.

Есть, правда, один нюанс: протокол четырехчасового допроса уместился на четырех страницах машинописного текста, отпечатанного через два интервала. Для допроса в обычной обстановке это не более 30 минут общения с обвиняемым, который, к тому же, не упорствует и признается во всех тяжких грехах. Неужели остальное время потрачено на перессказывание содержания прошлого допроса? Или весь протокол — фальсификация? Но тогда Хват мог написать все, что ему заблагорассудится. А может, и не то, и не другое.

Вряд ли состоятельно предполагать, что Хват просто не справился с поручением доказать причастность Кулика к шпионско-вредительской организации, к военному заговору в Красной Армии. Но такой вопрос невольно все же возникает, потому что уж очень настойчивы были следователи в стремлении заставить каждого арестованного по делу сказать о руководящей роли маршала в организации вредительства. И напрашивается логичный ответ, что желаемые показания все же были получены, но в дело не подшиты, а оставлены про запас, так сказать, в качестве компромата на будущее. Авось пригодится? Ведь на Тухачевского почти целый год копали, прежде чем выложить на стол Сталину и поставить вопрос о его аресте.

Параллельно старший батальонный комиссар Павловский и старший политрук Лихачев (зам. начальника и старший следователь следственной части управления особых отделов НКВД СССР) добивались «признания в преступной деятельности» от Дмитрия Григорьевича Павлова. Он их дал:

Архив

«По возвращении из Испании мы решили в целях сохранения себя от провала антисоветскую деятельность временно не проводить, уйти в глубокое подполье, проявляя себя по линии службы только с положительной стороны, дабы доказать тем самым, что мы от заговора далеки. К этому времени из числа руководящего командного состава было много арестовано, причем аресты продолжались и дальше. Это обстоятельство постепенно усиливало наше озлобление к правительству, так как репрессировались кадры нашего заговора. Имея целью охранить свои кадры, мы решили пойти на путь обмана правительства…»

Прямо о причастности маршала Кулика к «заговору» он не говорил, и следователи настойчиво подводили его к такому выводу. Уточнения последовали одно за другим, когда Дмитрий Григорьевич начал рассказывать о выступлении уже известного нам Савченко на заседании Главного военного совета по поводу необоснованных арестов в армии и о письме к Сталину группы видных военачальников. Савченко — это уже где-то близко, это уже возле Кулика…