Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Характер контактов между особыми отделами и военными прокурорами обсуждался в феврале 1926 года на специальном политсовещании в Московском военном округе. В принятой большинством голосов резолюции отмечались слабые правовые знания представителей ОГПУ, приводились конкретные факты нарушения ими законности и был поставлен вопрос о недопустимости любых отступлений от правовых предписаний, чем бы они ни оправдывались. То есть, по существу предлагалось покончить с пресловутой «целесообразностью». Главный инициатор политсовещания военный прокурор округа С.Н. Орловский предложил организовать цикл занятий со следователями ОГПУ по изучению основ уголовного и процессуального права, выразил готовность взять на себя организацию обучения. Но представитель ОГПУ — начальник особого отдела округа придерживался на сей счет иного мнения и на предложение прокурора отреагировал однозначно: «Мои уполномоченные не нуждаются в инструктировании извне».

Странная складывалась ситуация: органы прокурорского надзора, сталкиваясь с нарушениями законности, вместо решительного применения предоставленных им полномочий выступали с какими-то робкими рекомендациями. В докладах наверх — явно извинительный тон за проявленную смелость. Объяснялось все, видимо, внедрившимся в сознание ощущением всемогущества руководителей и сотрудников ведомства В.Р Менжинского, продолжавшейся по инерции со времен Гражданской войны порочной практикой, когда право и суд являлись синонимами расправы с «классовыми врагами».

В рапорте на имя Прокурора Союза ССР от 24 февраля 1928 года Павловский привлек внимание именно к тем обстоятельствам, которые впоследствии привели к массовым репрессиям:

Архив

«Деятельность ОГПУ регламентирована многими закрытыми для прокурорского надзора инструкциями и актами. Приходится применять дипломатию (законодательных актов нет), основываясь лишь на товарищеских взаимоотношениях, в противном случае, лишившись товарищеских взаимоотношений и не имея законных оснований для предъявления соответствующих требований в порядке надзора, — рискуешь потерять и этот надзор «семейного порядка». Нужно такой неопределенности во взаимоотношениях с органами ОГПУ положить конец. В силу важности вопроса и его принципиальности считаю необходимым поставить его во весь рост, вплоть до партийных органов».

Обратите внимание: на самом верху служебной иерархии государства уже тогда разместились партийные органы. И если ставить вопрос «во весь рост» — то перед ними. Павловский формулирует конкретные предложения и представляет их в Политическое управление Красной Армии и в Прокуратуру Верховного Суда СССР. Очень ответственный, рубежный момент во взаимоотношениях двух ведомств — ОГПУ и военной прокуратуры.

Призыв прокурора Военной коллегии Верховного Суда не остался без внимания. Один из руководителей ОГПУ — Я.К. Ольский тут же запросил в прокуратуре конкретные данные об отмеченных фактах нарушений законности. Даже по его кратким пометкам на полях документов и записям, адресованным Павловскому, можно судить, насколько далеко умел смотреть этот человек, как хотел предупредить своих заносчивых коллег-чекистов об опасности пренебрежения нормой закона, уберечь их от произвола при решении людских судеб. Тогда Ольский понял Павловского. Сотрудники ОГПУ совместно с военными прокурорами разработали циркуляр, который требовал от всех начальников особых отделов, сотрудников ОГПУ и военных прокуроров обеспечить соблюдение законности, принять меры к исключению взаимных претензий.

Сохранилось восемь различных проектов того совместного циркуляра. Восемь! Настолько сложным и кропотливым оказался процесс устранения взаимных разногласий. Но они были преодолены, как только обе стороны поняли необходимость пойти на обоюдные уступки. Пожалуй, это одно из немногих свидетельств того, как в конце 20-х годов интересы дела для руководства ОГПУ и военной прокуратуры поднялись выше ведомственных амбиций и, можно даже сказать, совпали. Был шанс покончить с беззаконием.