Жестяной пожарный

Легкомыслие соотечественников иногда повергало меня в смятение, как будто речь шла не о гитлеровской угрозе, исходящей из-за пограничной с нами линии Зигфрида, а о вторжении инопланетных монстров. А ведь немцы, как, собственно, и марсиане, могли свалиться нам на голову столь же внезапно, как июльский снег.

Я писал, сдерживая себя на крутых поворотах, – не хотел нагонять страх на публику, тем более что мои многочисленные оппоненты из самых разных изданий вполне успешно находили отклик у большинства, призывая французов к спокойствию души и разума: гитлеризм, дескать, с его основой основ – единением и взаимодействием гражданина и власти – совершенно совпадает с нашей отечественной демократией и потому не может быть нам враждебен. Всякий отрицающий этот очевидный факт – злокозненный паникер, не видящий ничего дальше собственного носа… Впрочем, были и такие, кто разделял мою точку зрения на завтрашний день и необходимость подготовки к будущей борьбе. К моему удивлению и отчасти даже смущению, рядом с горсткой этнических французов, озабоченных судьбой родины и склонных меня поддержать, то и дело встречались многочисленные эмигранты из Германии и Восточной Европы, готовые при необходимости взять в руки оружие. Такое состояние французского общества удивляло меня: как можно не видеть тревожные изменения в Европе и не чувствовать опаляющее дыхание близкой войны, которую поисками разумного мирного решения уже не остановить! Да никто всерьез и не пытается – этим должно заниматься государство со всеми его неограниченными возможностями, а не кружок озабоченных писателей и журналистов.

Я давно уже перестал удивляться человеческой наивности; я ведь и сам такой. Но после горящей Барселоны и потоков беженцев, метавшихся в панике по прифронтовым дорогам, после смерти на моих глазах старика в гуще толпы я с мучительной тревогой всматриваюсь в картину за спиной: тридцать седьмой год, Нюрнберг, бюргеры восторженно ловят завывания своего фюрера и слушают, как чарующую музыку Вагнера, топот солдатских сапог по брусчатке городских площадей. «Хлеба и зрелищ!» Гитлер дал своему народу и то и другое. Избавляемые от назойливой еврейской конкуренции, торговцы и мелкие производители в упоении славили нацистскую власть, пекущуюся о благе народа. Германия превыше всего! Да здравствует Третий рейх – навеки и навсегда! И не приходило в промытые нацистской пропагандой мозги, что нет в мире ничего вечного, кроме самой Вечности. Чтобы убедиться в этой основополагающей истине, очарованному народу придется расплатиться миллионами жертв – голубоглазыми белокурыми немцами, этими потомками ариев, отправившимися в поход за жизненным пространством… Несчастные бюргеры Нюрнберга, пораженные куриной слепотой! Они не представляли себе будущего – а кто думает о нем, если великолепное красно-золотое настоящее полно хлебом и зрелищами! Им предстоит прозреть, протереть глаза и в родном городе стать свидетелями международного судебного процесса над их великими соблазнителями. За ошибки приходится платить. Почти всегда.