Жестяной пожарный

– Вот дьявол! – выругался капитан. – Нас заметили и вызвали патруль из Тулона!

Как видно, угроза встречи с французским эсминцем и звание, каким наградил меня находчивый агент, а также его многозначительный жест оказали благоприятное впечатление на капитана, и он снял свои возражения.

– Живей, живей! – поторопил капитан. – Все вниз!

Говорят же: «с корабля на бал». Тут все вышло иначе – с какого-никакого бала жизни прямиком на подводный корабль, выполняющий тайное задание.

«Обидно погибнуть от французского эсминца, – подумал я. – Тем более что когда-то приходилось стоять за штурвалом такого…»

На субмаринах, хотя я и офицер флота, мне бывать еще не приходилось. Да и вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову командировать меня, с моим почти двухметровым ростом, на подводную лодку. Клаустрофобией я, к счастью, не страдаю, но теснота в этом подводном железном чемодане, набитом людьми, механизмами и оружием, просто запредельная. Риск раскроить голову или удариться грудью об острый стальной угол преследовал меня все две недели плавания. Но привыкание нам свойственно, оно облегчает нашу жизнь, и под конец подводного перехода я немного свыкся с обременительными обстоятельствами.

Как только все спустились в лодку, люк был задраен и капитан отдал приказ: «Погружение!» Стук дизелей стих, загудели электромоторы и послышался сдавленный шум воды, нагнетаемой в балластные цистерны. Лодка нырнула вглубь, опасное приключение началось. Пришлось затаиться на глубине, выключив все двигатели и все механизмы, пока шум винтов эсминца не затих. Усталость давила на меня не меньше, чем толща воды. Завернувшись в одеяло, я улегся на железный пол тесного отсека – подобия кают-компании, вытянулся во весь рост и через минуту спал сладким сном.

Человек начинает учиться с самого своего появления на свет. Он учится ползать, ходить, говорить слова, потом складывать их в ясную речь. Пройдет время, и он научится стрелять – сначала из рогатки, потом из автомата, сначала в кошку, потом в человека. Возможно, он научится любить женщину – если это будет ему отпущено. А возможно, необъяснимое чувство любви к нему не придет, и в этом случае он познает лишь экстаз соития, когда необъятный миг развертывается в неизмеримую вечность. Единственное, что мы знаем с рождения и чему нам не приходится учиться, так это плач и крик; умение кричать и плакать сопровождает нас всю жизнь, до конца.

Нахождению в подводной лодке надо учиться, когда тому приходит нужда. Навык приходит быстро – за день-другой, и это скрашивает задачу. Прежде всего необходимо привыкнуть к донельзя ограниченному пространству нового жилья, затем – к размерам окружающих предметов, заполняющих пространство. Надо принимать как должное спертую атмосферу, насыщенную запахом разогретого машинного масла и тухлых яиц, чтобы не поддаться панике, когда вдруг почувствуешь, что дышать нечем. К тому же ряду особенностей, требующих привыкания, относится и искусственное сиреневое освещение, не имеющее ничего общего с благословенным солнечным или не менее прекрасным лунным светом. Само собой разумеется, нельзя забывать о том, что в лодке, когда она в погруженном состоянии, запрещено говорить громко, полным голосом, – железная субмарина представляет собою идеальный звуковой резонатор, и вражеские акустики, вслушиваясь в подозрительные звуки моря, могут нас обнаружить и засечь.

Но есть и развлечения, скрашивающие нашу подводную жизнь: разглядывание надводного мира в перископ, совместный с офицерами и агентом Мишелем прием пищи, игра в карты. А самое главное, праздничное, развлечение – это ночное, в полной темноте, всплытие на поверхность для прочистки наших легких и обновления воздуха в отсеках лодки. Мне, как и всем, полагались пятнадцать минут на палубе – четверть часа почти земной жизни. Первым делом я закуривал и, наверстывая упущенное, не выпускал сигарету изо рта – прикуривал одну от другой. Над головой не вода стояла столбом, а расстилалось черное бархатное небо – как прилавок ювелирного магазина с россыпью звезд, открытый для всеобщего радостного обозрения… Но короткой палубной побывке приходил конец, и я, нырнув в люк, спускался в чрево лодки – до следующей ночи.