Жестяной пожарный

За несколько часов до захода в порт Гибралтара наш капитан огласил приказ, в котором строго-настрого предписывалось команде выбросить из памяти и забыть навсегда названия географических точек, где мы по ходу рейса подбирали или высаживали секретных агентов, а само упоминание среди непосвященных о нахождении на борту «майора Бернара» приравнивалось к должностному преступлению. Нарушителя режима секретности ждал полевой суд, и по законам военного времени болтун едва ли мог уповать на снисхождение судей.

Выслушав капитанский приказ, я проникся значимостью самой персоны «майора Бернара» и его миссии. Было немного грустно расставаться с Мишелем после долгой совместной борьбы за жизнь и свежий воздух, и я нарушил – первый и последний раз в жизни – правило конспирации. Прощаясь у трапа, я наклонился к уху агента и прошептал: «Меня зовут Эммануэль д’Астье», – и услышал в ответ совсем неожиданное имя: «Питер Черчилль».

После двух подводных недель, насыщенных опасностью, страхом и смертью, я, к собственному удивлению, почувствовал себя в Гибралтаре пришельцем из иного, чуждого мира. Город жил беззаботной, праздничной жизнью; война здесь, на мой взгляд подпольщика, не ощущалась ни в чем. Публика – штабные офицеры под ручку с разодетыми по последней моде дамами, дипломаты и разведчики, коммерсанты и авантюристы – вольно фланировала по ярко освещенным улицам. Витрины магазинов ломились от дорогих деликатесов, духов и экзотических фруктов, отличных сигарет и изысканной одежды, отборных вин и выдержанного виски.

В Гибралтаре, на этой вполне фантастической английской скале посреди воюющего мира, никто меня не ждал – кроме проницательных людей из британской контрразведки, осведомленных о моем появлении из глубин морских и дальнейшем маршруте поездки. Перед этими офицерами была поставлена их лондонским начальством предельно ясная задача: определить, не германский ли я шпион, внедренный в антифашистское движение гитлеровскими спецслужбами, и являюсь ли я на самом деле тем, за кого себя выдаю. То была кропотливая задача, решение подобных ребусов было отработано в МИ-5 во всех мельчайших деталях и подробностях.

Битую неделю, когда мне было запрещено покидать территорию военной базы, контрразведчики задавали мне вежливые, но острые вопросы и тщательно записывали мои ответы. Затем, назавтра или на второй день, те же вопросы повторялись, уже в другой формулировке, и новые ответы на них скрупулезно сводились и сравнивались с ответами, полученными ранее. В такой тактике скрывались искусно замаскированные капканы и ловчие ямы, угодить в которые означало для испытуемого темные подозрения и крупные неприятности. К счастью, которое мне сопутствовало неизменно, я избежал опасностей, хотя и позабыл – а может, и вовсе не знал – девичью фамилию своей американской тещи, что вызвало у моих дознавателей неприятные ухмылки. В конце концов я освободился от подозрений, был признан самим собою и получил «добро» на продолжение путешествия в Лондон.

Дни вынужденного сидения в Гибралтаре, или, как говорят, на Скале, не прошли для меня бесследно: в подполье, под постоянной угрозой провала и ареста, с накладной бородой или переодетый в монашескую рясу, я и представить себе не мог, что участники мировой войны поделены на две категории – действующие и бездействующие. Разумеется, действующими были для меня мои товарищи по подполью и солдаты «первой линии», идущие в бой под началом своих командиров. Бездействующими были все остальные, по тем или иным причинам далекие от боевых операций. Их оказалось немало – я удостоверился в этом в Гибралтаре, где никто, начиная с военных, и слыхом не слыхивал о нашем «Освобождении», разливающемся, как паводок, по всей Южной Франции, – кроме разве что горстки людей из спецслужб, разглядывающих события в воюющей Европе сквозь профессиональное увеличительное стекло. Английская Скала жила своей, почти мирной, жизнью, и ничто, казалось, не угрожало нарушить ее размеренный ход. Ведя «задушевные» беседы с контрразведчиками, я сохранял надежду на то, что в воюющем Лондоне все будет иначе, что Гибралтар не более чем специфический перекресток, где скрещиваются пути в Европу, Азию, Америку и Африку. В Лондоне, всецело втянутом в войну, все будет иначе!

Я скорее ошибался, чем оказался прав.

В Лондон я прилетел 12 мая; здесь, уведомленный о дате моего приезда, меня ждал один-единственный человек – начальник бюро разведки де Голля полковник Пасси. По заведенным правилам прежде всего на острове я должен был пройти карантин британских спецслужб – основательную проверку выводов, сделанных их коллегами после обстоятельных бесед со мною в Гибралтаре. Вопросы, заданные мне в английской столице, разве что в деталях отличались от тех, что задавали контрразведчики на Скале; но эти вроде бы незначительные детали свидетельствовали о том, что лондонские спецслужбы знали обо мне, пожалуй, больше, чем я сам о себе знал.