Жестяной пожарный

После того как я решительно отклонил попытку завербовать меня в секретные агенты британского правительства, все подозрения были с меня сняты; я был чист и готов к предстоящим встречам. Возможно, сама попытка вербовки была предпринята лишь для порядка – англичане хотели посмотреть, как я на нее отреагирую. Если приму предложение, это вызовет новые подозрения: более всего немцы хотели любыми способами внедрить своего человека в систему английской разведки, поближе к вражеским секретам. Но если я – это действительно я, а не немецкий шпион, то англичан ждет твердый отказ. Попытки вербовать представителей французского подполья предпринимались всякий раз, как только они прибывали с континента в Лондон. И всякий раз эти попытки натыкались на глухую стену отказа.

Теперь мне оставалось набраться терпения и ждать встречи с де Голлем. О том, когда она состоится, никто мне не мог сказать – ни англичане, ни полковник Пасси, который пригласил меня отобедать на третий день моего пребывания в Лондоне; после недурной еды мы с ним расстались, испытывая устойчивую антипатию друг к другу. Возможно, полковнику было неприятно выслушивать мою информацию, полученную, что называется, из первых рук и противоречившую его представлениям о положении дел во владениях Петена, – я ведь был первым руководителем движения из Южной Франции, с которым Пасси по долгу службы встречался в Лондоне лицом к лицу. Что ж, всем не угодишь, да это и ни к чему! Убежденный социалист Пьер Брасолетт, заместитель полковника Пасси и вторая скрипка в нашем Центре разведки, тот вообще назвал меня авантюристом, никак не подходящим для руководства подпольным движением. О вкусах не спорят, дамы и господа! Эмоции этих рыцарей плаща и кинжала едва ли могли оказать какое-либо влияние на судьбу моего «Освобождения» – генерал де Голль, насколько мне было известно, не имел обыкновения доверять чужим мнениям и выносил решения, опираясь на свое. Собственно, такой подход был свойственен и мне всю мою жизнь.

Утром 18 мая я получил сообщение, что де Голль примет меня вечером того же дня за поздним обедом в отеле «Коннаут», где была его резиденция. Я явился за несколько минут до назначенного часа. Вышколенный портье провел меня в один из залов ресторана – совершенно пустой, со столиком, сервированным на двоих. Значит, встреча состоится наедине, без советников и подсказчиков. Это меня обрадовало: генерал сам составит мнение обо мне.

Ждать пришлось недолго. Генерал размеренным шагом вошел в зал и направился к столу. Я поднялся ему навстречу. Он оказался еще выше, чем я думал: длинней меня на целую ладонь. На сияющем паркете мы казались двумя баскетболистами, вздумавшими мериться ростом.

Де Голль пригласил меня сесть за стол. Далеко отставляя согнутую в локте руку, официант налил нам белого вина в бокалы и растаял в ожидании заказа. Я ждал от генерала первого вопроса, хотя бы наводящего, но он молчал, словно воды в рот набрав, и только не спеша разглядывал меня своим внимательным сверлящим взглядом. Тогда я, без вступлений, начал разговор с анализа ситуации на юге, от Лиона до Марселя, об огорчительной инертности населения и тактике нашей, а значит, и его, де Голля, подпольной борьбы с оккупацией. Казалось, генерал ждал именно такого начала нашей встречи и теперь слушал, не перебивая и не комментируя. У меня создалось впечатление, что он имел общее представление, полученное из донесений Ивона Морана, и мой обстоятельный рассказ лишь заполнял пробелы в этом представлении. Я продолжал рассказывать истории из нашей жизни «в тени» и по ходу рассказа давал характеристики наиболее энергичным и ярким героям этой жизни. Генерал, я видел, отмечал для себя наиболее острые моменты моего повествования – прежде всего о необходимости постоянной связи с ним для принятия наиболее важных решений – и, возможно, делал из них благожелательные выводы и намечал будущие решения. Как бы то ни было, я уже не сомневался в том, что мое «Освобождение» получило признание – со всеми вытекающими отсюда приятными последствиями.