Жестяной пожарный

Мы решили провести конец недели у нашего старого знакомого, художника Жана Гюго, в его усадьбе Люнель под Авиньоном. Жан приходился внуком Виктору Гюго, но столь высокое родство не накладывало и тени высокомерия на его отношения с приятелями и подругами. В сельском доме Жана царила атмосфера торжества природы над техническими выдумками, а странный характер хозяина, выходившего из своей студии лишь изредка, оставался загадкой для непосвященных. На самом же деле Жан был чу́дным парнем, неразрывно, как Адам, связанным с землей и всем, что на ней, увлеченным художественной работой и предпочитавшим замкнутую сельскую жизнь болтливому птичьему существованию в большом городе. А домочадцы и гости усадьбы существовали сами по себе, отдельно от хозяина, сидевшего в мастерской на втором этаже над картинками и фигурками из глины.

Я вел знакомство с Жаном Гюго с довоенных времен, с ветреных деньков нашей богемной сюрреалистической молодости; меня привлекало в нем неподражаемое своеобразие его характера. А Кей связывала с подругой Жана, дочкой русских эмигрантов со странным для французского уха именем Фроська, давняя приязнь – они вместе когда-то брали уроки музыки у знаменитого петербургского пианиста, оказавшегося в Париже на мели. Приязнь сохранилась, поэтому устроить визит к художнику не составило для нас никакого труда: мы получили любезное приглашение, Кей отправилась в Люнель в середине недели, а я должен был присоединиться к ней пятничным вечером.

Прочим видам транспорта я предпочел автомобиль. По обе стороны дороги расстилалась деревенская Франция под зимним лимонного цвета солнцем – приветливые перелески меж невысоких холмов, плавные линии ландшафта с блуждающими островками пасущегося на скошенных полях скота. Резкие очертания города исчезли из виду, словно их вообще не существует на свете. И я, глядя в лобовое стекло, готов был променять большой шумный город на эту буколическую благодать – если не навсегда, то хотя бы на время. Такое романтическое влечение не вдруг и не на пустом месте возникло: Кей дожидалась меня в сельской усадьбе, в простом деревенском доме без затей, и все мое существо тянулось к моей девочке и летело впереди автомобиля.

В Люнеле, когда я подъехал, меня встретили у входа в дом Кей и Жан, спустившийся из своей мастерской навстречу гостю. Их оживление показалось мне подозрительным, как будто они договорились о таком бурном проявлении чувств, да и держались они слишком тесно друг к другу. Я бы предпочел, чтобы Кей, моя девочка-фазаночка (я так называл ее со времен первой встречи!), встречала меня одна у подъезда, а Жан Гюго оставался бы у себя наверху и занимался своими картинками. С чего это он так наигранно обрадовался, черт возьми!

Но они, топчась перед входом в дом, радовались вместе, и это их радостное единение было мне неприятно; отравленный шип ревности легко вошел в мое сердце. О бурных похождениях хозяина я был наслышан, да и работа Любы в лучших домах высокой моды не была для меня секретом. Положение модели у Вионне или Скиапарелли уже само по себе открывает широкие возможности перед любителями женской красоты. А Кей, говоря откровенно, никогда не отличалась монашеской неприступностью, и моя с ней мимолетная встреча на «Фазаньей ферме» тому пример… Я ревновал и старательно скрывал свою ревность. Это отвратительное негасимое чувство сопутствует любви, они неотделимы друг от друга. В годы войны голова была занята другим, и вот теперь, неожиданно для себя, я увяз в размышлениях о прошлом. Ревность – дурной проводник по закоулкам памяти, и доброго совета от нее не дождешься. Завтра же надо будет отсюда уехать, сославшись на неотложные дела в Париже, иначе нервы вспыхнут, как бикфордов шнур. Возможно, мне все это кажется и нет тут ничего серьезного, но стряхнуть наваждение уже не в моих силах. Я люблю Кей, как никого никогда не любил, вот и лезут мне в голову всякие глупости. Я женюсь на ней, она этого хочет и ждет, но Грейс не согласна разводиться, она привыкла быть баронессой. Нужно заставить ее, вынудить дать мне развод, и тогда я освобожусь от этой фиктивной оккупации.

Пятничный ужин прошел тихо-мирно, мы вспоминали всякие забавные случаи из нашей жизни и много смеялись; но моя душевная тревога, запрятанная глубоко, не рассеивалась. Когда это ревность, от которой и сталь ржавеет, исчезала без следа?!