Жестокий броманс

Таджик провел ребром ладони по горлу, чтобы показать, где у него засел Паша.

– Дядя Алим говорит: берите сколко надо. Они не берут. Ильхома тоже посадили и еще два чувака. Я думаю: ну все, пиздец. Потом наши позвонили кому надо…

– Кому?

Таджик промолчал с важным видом: русским не полагалось это знать.

Паше хотелось послать на хуй и таджиков, и бритую норку, и фильм, и весь белый свет. Он прошел в вестибюль, таджик просочился за ним и схватил Пашу за плечо.

Охранник, заметив непорядок, двинулся им навстречу.

– Хуршед мудак, – сказал таджик. Как будто их разговор еще не был логически завершен и требовались доказательства, что мудак именно Хуршед, а не белый режиссер.

– Я знаю, – сухо ответил Паша.

– Дядя Миша – это его отец, а мой дядя. Хуршеджон залез в морозилка. Морозилный ларь, болшой такой, – таджик раскинул руки, показывая, какой величины ларь. – Дядя Миша его достал, он весь белий от снега, как свинья. Дядя Миша говорит: иди с повинной, там в полиции твой брат сидит. Хуршед говорит: я что, дебил?

– Кто не мудак, тот непременно дебил, – кивнул Паша.

Губы азиата растянулись в улыбке.

– Так что катись на хуй, чурка.

Таджик медленно переваривал смысл его фразы.

Всему есть предел, и для Паши этот предел наступил. Таджик смотрел на него как герой фильма «Счастливы вместе», который предлагает все начать сначала.

– Все нормално будет, – еще шире улыбнулся таджик.

Паша со всех сил дал ему по морде. Таджик упал. Охранник равнодушно смотрел, как оператор стелит чурку ногами. Когда Паша выдохся, охранник подмигнул ему и вынес актера вон.

Рассказы, не вошедшие в циклы

Шакалий оскал

– Посредственность. – Зина отпила из бокала и прищурила монгольские глаза. На картине были намалеваны железные дровосеки, которые кружились в пляске Матисса. Рядом висела табличка: «Роман Калинов. Технодэнс».

Калинов стоял у нее за спиной, и Зина прекрасно знала, что задрот Ромочка ее слышит.

– Никакой фантазии, – добавила Зина. – Это общая беда так называемых постмодернистов – роняют слюну на чужие шедевры. А своего создать не могут. Правильно, Василий Алексеич?

Зина выжидающе взглянула на члена жюри.

– Не могут, – кивнул седой искусствовед. Он тоже отпил из бокала и уставился на дровосеков.

– Искусство должно отражать жизнь, нашу с вами реальность, насущные социальные проблемы, – продолжала Зина. – А это какая-то полупрофессиональная мазня. На первом курсе изофака какого-нибудь пединститута и то рисуют лучше.

– Лучше, – вздохнул искусствовед. – Простите, вы не помните, где здесь у них уборная?

– По коридору направо и сразу за лестницей, – подсказал Калинов.

Все это время он разглядывал необъятную Зинину юбку с узором «индийский огурец». Больше всего раздражала эта колхозная юбка. «Наверное, другие перестали налезать, – думал он. – Бедняжке нечего надеть». Огурцы напоминали о вечерах его ранней юности с треньканьем на гитаре, коктейлем из водки с инвайтом и песенкой про брезентовое поле, на котором трудится корейский паренек по фамилии Цой. Гопницы тех лет носили ситцевые юбки, «кроссы» и колготки в сеточку, а сверху напяливали бесформенный джемпер «с напуском». Даже прическа Зины была оттуда – художница упорно красила волосы в черный цвет, делала химию и начесывала челку.

Роман уже представлял себе новую картину. Две колхозницы уныло копают картошку под дождем, а третья сидит на мешке, накрывшись брезентом, и сосет соленый огурец. Этот шедевр будет символизировать вымирание российской деревни. Рома не был уверен, что Зина согласится позировать, и тайком снял ее на сотовый. Она как раз подходила к бармену за добавкой.

Зина глотала сухое шампанское и разглядывала оператора с местного ТВ: он стоял рядом с картиной ее мужа и снимал журналистку. Та записывала дежурные фразы начала репортажа. «Надо притащить Ваню, – соображала Зина, – вдруг они захотят взять интервью?»

Сам Иван никуда не торопился, он торчал у выхода с коньячной рюмкой в руке и разглядывал публику. Рядом топтался художник Сливко и что-то рассказывал противным фальцетом, прихлебывая коньяк. Сливко попытался чокнуться с Зининым мужем, но рюмка Вани была уже пуста, и Сливко плеснул туда из своей. Иван пробормотал:

– Мне хватит.

Он поставил рюмку на большой мраморный камин в стиле «модерн» и деловито направился вглубь зала, как будто кого-то искал. Со Сливко ему пить не хотелось – тот недавно опозорился на всю академию, когда пытался отсосать у пьяного студента. Правда, по взаимному согласию, но все равно это было некрасиво и неэтично.

Жена на лету схватила Ваню за руку и поволокла к телекамере.

– Это Иван Дементьев, – Зина поставила мужа перед журналисткой. – Он автор картины «Русская жатва». Возглавляет группу Новых Гиперреалистов.

Оператор, не говоря ни слова, двинулся дальше. Журналистка зыркнула на Зину диким взглядом и шмыгнула в сторону бара. Зина выпустила Ваню и как бы невзначай пошла вслед за журналисткой.

– А вы будете брать интервью у номинантов?