Жестокость

— Нет! — Она ухватилась за ключи, но Гордон перехватил ее запястье и держал так, чуть поглаживая другой рукой, до тех пор, пока женщина не ослабила хватку. Наконец ее кулак разжался, и она опустила подрагивающую руку в его ладонь…

— Энн, это и в самом деле была человеческая рука. И ты тоже ее видела, так ведь?

— Да, — слабо, почти неслышно проговорила она.

— Ну так что же?..

— Гордон, ты с самого начала был прав. Нам не следует впутываться в эту историю.

— Я с самого начала был не прав. Мы уже в нее впутались. Как ни прискорбно, но это именно так. Нет, ты подожди, прежде чем спорить, подумай. Сколько по этой дороге проходит машин? За ночь одна, две, три? Те люди на бензозаправочной станции, которые ремонтировали наше колесо — они знают, что мы поехали именно этой дорогой. Съехать на какую-то другую дорогу с нее нельзя, она ведет от перекрестка прямо до отеля на побережье. Так, а теперь представь, что тот, кто едет следом за нами, увидит эту руку — что он подумает? Увязав в мозгу самые элементарные вещи, он без труда поймет, что мы были последними, кто проезжал здесь перед ним. И тогда нас обязательно спросят: «Скажите, вы видели лежащую у дороги руку? Почему же вы ее не подобрали? Почему не сообщили куда следует?»

Гордон говорил со спокойной убежденностью в голосе, словно проводил занятие в своем классе. В некотором смысле он чувствовал себя полностью оторванным ото всего этого, как если бы стоял, обдуваемый прохладными ветрами, на вершине высокой горы и взирал на суетящееся где-то далеко внизу человечество.

— Но ты бы мог вернуться назад и забросить ее подальше в кусты, — заметила жена.

— И таким образом оказался бы повинен в сокрытии вещественного доказательства преступления.

— А откуда ты знаешь, что это было преступление?

— Сомневаюсь, что даже в Мексике расчленение трупов является повсеместной и полностью узаконенной практикой.

— Но кто об этом узнает-то?

— Главное, что мы с тобой будем об этом знать.

— Ну моя совесть с этим как-нибудь справится.

— Речь идет не о совести. Это… — Гордон принялся лихорадочно подбирать слова, чтобы наиболее точно выразить мысль, которая, в общем-то, была весьма проста.

— Это вопрос ответственности, — наконец проговорил он.

— А это что, наша с тобой ответственность?

— Боюсь, что так.

— А я не согласна. Это не наша страна, здесь живут не наши люди, и мы даже не знаем их яз…

Он протянул руку поверх ее головы и нажал на выключатель. От неожиданно накрывшего их мрака у Энн даже перехватило дыхание.

— Гордон, что ты делаешь?

— Верь мне, Энн. — Он открыл бардачок и вынул из него фонарь. Затем открыл дверь и вышел из машины, чуть задержавшись возле нее, чтобы глаза успели привыкнуть к темноте. Росшее у него над головой на самом краю склона корявое дерево тянуло к небу свои скрюченные пальцы, мрачно чернеющие на фоне едва просвечивавшего темно — синего горизонта. Звезды казались необычно яркими, словно по другую сторону плотного, но основательно продырявленного небесного бархатного покрывала кто-то запалил ослепительно — белый костер.

Гордон подошел к багажнику машины и посмотрел на белесую полоску гравия. Все оставалось неподвижным. Потом прислушался — внимательно, пока тело от напряженной позы не стала сводить судорога, но так ничего и не услышал. Нормально ли это? Кажется, он где-то читал, что отсутствие ночных звуков свидетельствует о приближении крадущегося хищника.

Осторожно, стараясь не издавать ни малейшего звука, Гордон открыл крышку багажника. Тусклый желтоватый луч выхватил край джутового мешка и гаечный ключ. Столь же бесшумно он закрыл багажник и подошел к окну машины. Энн опустила стекло, и он протянул ей ключ.

— Вот, держи в руке, так, на всякий случай.

Холодные, влажные пальцы женщины прикоснулись к его руке. Он взял ее ладонь в свою, стиснул и держал так до тех пор, пока не почувствовал ответного пожатия — поначалу слабого, но затем столь же крепкого, почти отчаянно жесткого.

— Ну, давай, Гордон.

Он мягко высвободил свою руку. — Подними стекло и закрой все двери. Я скоро вернусь.

Его шаги по покрытой гравием дороге звучали неестественно громко, почти неприлично, как если бы кто-то на похоронах жевал хрустящий картофель. Гордон подумал о том, как глупо, неоправданно глупо пешим ходом отмерить все то расстояние, которое они только что миновали на колесах. Ему показалось, будто шагал он очень долго. Может, он часом промахнулся? Нет, дорога все еще шла под уклон, и значит, до самого русла он еще не добрался. В какой-то момент он даже поймал себя на мысли о том, чтобы вернуться и проехать это расстояние на машине, ему никак не нравилась идея оставлять Энн одну. Женщина и так натерпелась страху, а теперь и вовсе осталась одна-одинешенька в полной темноте, в незнакомом, страшно пугающем месте.

Но ведь ты, Фелпс, тоже не песни веселые распеваешь.