Жиль Делёз и Феликс Гваттари. Перекрестная биография

В этой неспокойной атмосфере у Гваттари случился тяжелый роман. В 1983 году на улице Турнон у него происходит встреча, которая окажется смертоносной. Жозефина прекрасна, на тридцать лет моложе Гваттари, и поначалу у них все замечательно: «Жозефина, когда он с ней познакомился, была прелестной девушкой, хорошенькой, очень простой в общении. Но мало-помалу она стала женой известного парижского интеллектуала, начала тратить огромные деньги, накачиваться наркотиками»[1768]. Эта катастрофическая история ввергнет Гваттари в глубочайшую депрессию. В 1986 году они поженились и нашли на улице Сен-Совер роскошную квартиру. Гваттари пришлось влезть в долги, чтобы купить ее. А Жозефина стала еще больше сорить деньгами, что в итоге привело к серьезным проблемам. Ее потребность в тяжелых наркотиках растет и обходится все дороже, при этом она рассчитывает, что новоиспеченный супруг будет ей их доставать. Их поначалу очень тесные отношения заставляют отдалиться от Гваттари весь его прежний круг друзей и знакомых. Жозефина захлопывает дверь перед непрошеными гостями, недвусмысленно давая понять, что они больше не на улице Конде, куда круглые сутки мог зайти любой случайный знакомый. За это приходится расплачиваться близким друзьям Гваттари, таким как Франсуа Пэн. После того, как его демонстративно выставили за дверь, он вынужден держаться подальше.

К этому добавляются многочисленные любовные связи Жозефины. Гваттари признается Пэну, что у него проблемы с молодой супругой:

Феликс сказал: «Ты же знаешь, что я от этого с ума схожу. Скажи прямо, что с Жозефиной у меня полный крах. Ты должен мне помочь, сходить поговорить с ней». И добавил: «С тем же успехом ты можешь увидеть, что я лежу после аварии в канаве, и сказать: нужно выбираться, но не протянуть мне руки[1769].

Вспоминая об этих отношениях с Жозефиной, Жан-Жак Лебель говорит о них как о большой трагедии, от которой у него до сих пор бегают мурашки по коже: «Я наблюдал за саморазрушением этого человека, друга, брата. Я не говорю, что Жозефина его убила. Я хочу сказать, что он использовал Жозефину, чтобы погубить себя»[1770]. Как и другие, Лебель старается как можно чаще навещать Гваттари, чтобы составить ему компанию. Кроме того, Гваттари часто сам зазывает друзей к себе, в том числе среди ночи, чтобы заглушить невыносимое одиночество. Тогда Лебель приезжает на улицу Сен-Совер смотреть телевизор, включенный на полную громкость: Гваттари смотрит его днем и ночью, открыв рот.

Однажды Лебель, по требованию Гваттари, приезжает к нему вместе с Аленом Гинзбергом, Эдуаром Глиссаном, Паоло Фаббри и Кристианом Бургуа, надеясь, что, увидев важных гостей, его друг вылезет из домашних тапочек, помоется, выйдет за покупками и приготовит хороший ужин, то есть совершит один из обыденных жестов, которые он давно перестал делать: «Это был странный ужин, – вспоминает Кристиан Бургуа, – потому что в самый его разгар, как призрак, появилась жена Гваттари, и я помню неловкость, вызванную ее появлением»[1771]. Гваттари на самом деле ничего не приготовил, Жозефина спустилась в магазин купить готовую овощную нарезку и вывалила все на стол в пластиковых тарелках. Оставив гостей за столом самих разбираться, она вернулась в свою комнату на первом этаже их двухэтажной квартиры. Анорексичная, тонкая, она проходила между гостями как тень. Лебель вспоминает «женщину, которая была совсем худой, ушедшей в себя и не говорила ни слова, словно призрак на грани между жизнью и смертью» [1772]. Живя вместе с Гваттари, она завела долгий роман с писателем Жаном Роленом, который напишет о ней рассказ после ее смерти от передозировки наркотиков в марте 1993 года[1773].

В этой застойной атмосфере Гваттари иногда удается вернуться к своему былому динамизму, в особенности если надо уехать из Парижа, отправиться в другие страны. Но в этом депрессивном состоянии сдвинуть его с места нелегко. В 1988 году его друг Эрик Алье изо всех сил старается убедить его, что он обязательно должен быть рядом с ним в Бразилии: «Я без конца звонил ему из Бразилии, и мы подолгу висели на телефоне, то и дело замолкая»[1774].