Жиль Делёз и Феликс Гваттари. Перекрестная биография

Хотя Монжен и не разделяет политического радикализма Делёза или его антихристианства, он обнаруживает у него то, что особенно ценит в Рикёре, а именно восприимчивость к пространству, внешнему для философии, способность давать философские ответы на вопросы, коренящиеся за пределами философии. Конечно, Оливье Монжен не следует Делёзу в отказе от всякого опосредования: «Для него нет Христа, нет благого опосредования, даже священного. Это художественная мысль»[2237] Его интерес к Делёзу заставил его выписать своего рода асимметричную параллель, поскольку он задается вопросом о том, не сводятся ли работы Делёза к выражению избытка, в противоположность творчеству Рикёра, которое воплощает в себе долг[2238]. Хотя два эти философа практически не пересекаются, в том числе из-за различия в стиле, их противоположность нельзя свести к столкновению гуманизма и теоретического антигуманизма. Оба дистанцировались от философской традиции и оба принимали стихию не-философского, занимаясь апоретической, напряженной рефлексией, в которой главное – это конъюнкция «и», совместность мышления, переплетение. Оба отказались от Гегеля и не довольствовались кантианским формализмом, оба наделяют особым значением Бергсона, так что «созвучие Делёза и Рикёра, если о нем и можно говорить, по существу состоит в принятии „бытия к жизни“ (Спиноза) и в недоверии к „бытию к смерти“ (Хайдеггер)»[2239].

В спинозистском пространстве Делёза остается два неосвоенных участка: вопрос трагического, зла не имеет для него значения, как и вопрос о «первичном утверждении», поставленный Жаном Набером. Тем не менее Делёз сумел подорвать генеалогическое древо, закон отца, чтобы расстаться с чувством нехватки и виновности в жесте, героизм которого вызывает эйфорию, пробуждая в то же время силы жизни в обществе, которое должно основываться на братской солидарности, – в обществе союза, а не генеалогической филиации.

Заключение

С 1969 года и до смерти Гваттари в 1992 году два автора с различными образованием, характерами и восприятием работали вместе над созданием исключительных произведений. Все это время действовало то, что уже в самой первой их статье, опубликованной в 1970 году и посвященной Клоссовски, определялось, предвосхищая события, в качестве «дизъюнктивного синтеза», коллективной сборки высказывания, невероятного брака осы и орхидеи.

Наше исследование, возможно, позволило исправить некоторые искажения «перспективы», которые привели к тому, что роль Гваттари была недооценена, а его имя едва не исчезло, так что из них двоих оставался только Делёз. У нас была возможность увидеть, что Гваттари стоял не только «на входе», будучи поставщиком концептов и новых траекторий движения, но и «на выходе», являясь активистом социального, политического и психиатрического эксперимента – в Ла Борд, в CERFI или CINEL. Делёз и Гваттари создали абсолютно оригинальные «машины войны», испытав их прочность и ограничения в конкретных ситуациях. Эти «эксперименты» говорят об исключительном, невиданном качестве их совместной работы.

Что сделало возможной столь плодотворную встречу? Конечно, есть большой пучок причин, которые невозможно свести к какой-то одной. Как учесть момент дружбы или взаимного притяжения, которые являются важными составляющими этого совместного творчества? Основным фактором представляется их неизменное стремление ставить во главу угла движение, которое бы сопротивлялось всяческому превращению в рутину. Отсюда общий интерес к сложным и противоречивым отношениям между процессами субъективации и институциональными логиками. И отсюда же желание поставить на первое место линии ускользания и процедуры дестратификации.

Возможно, этот жест берет начало на одной и той же исторической территории, в травме Второй мировой войны, которую они пережили в слишком юном возрасте, чтобы принять в ней участие. Их сопротивление варварству оказалось отсроченным, и можно даже выдвинуть гипотезу, что их бунт мог быть отложенным следствием того потрясения, которым для Запада и его ценностей стал нацизм. Создавать новые концепты – абсолютный императив: травма нацистского варварства обязывает взяться за задачи мышления с нуля. Мышление требует быть достойным события, пережитого слишком рано, чтобы принять в нем активное участие. Этот императив обнаруживается в сердцевине того подхода к истории кино, который Делёз перенимает у Андре Базена[2240].