«Жил напротив тюрьмы…». 470 дней в застенках Киева

Интересная деталь. В Херсоне дворики для прогулок были сплошь расписаны большими настенными картинами. Это объяснимо. В тюрьме нет запахов и нет цвета, потому что запахи все отвратительные, а цвет один — грязный. Роспись стен двориков для прогулок — попытка создать особый сказочный мир, уйти от окружающей грязи и тоски. Один дворик был расписан под пиратскую бухту. В другом на стене была картина «Тайная вечеря», подражание да Винчи. На стене третьего был изображён витязь в тигровой шкуре. Что сюжеты, что стиль исполнения — так себе, но все же не голые серые стены.

В Одессе ничего подобного не было. Стены покрыты белой извёсткой без каких-либо следов художественного творчества заключённых. Видимо, это одна из местных тюремных, почти исторических традиций.

Даже камеры Одесского СИЗО были наполнены духом старины, вызывали ассоциации с дореволюционным временем — правда, на уровне быта это выглядело просто дико. Если сравнивать с херсонской камерой «бээс», то условия, в которые я теперь попал, были просто ужасными. Всё старое, будто за прошедшие 125 лет с конца ХIХ века ничего не изменилось. Слив и некое подобие унитаза (в просторечии «очко») в туалете камеры было не фаянсовым или чугунным, как в Херсонской тюрьме, а железным, да ещё и жутко проржавевшим. А отдельного сливного бачка вовсе не было, нужно было открывать кран в умывальнике рядом, через который по отводной трубе вода текла в туалет. Всё это скучено на крошечном пятачке, умывальник рядом с «очком». У меня было полное ощущение, что машина времени перенесла меня на 100 лет назад и в камере за стеной сидят Григорий Котовский и Мишка Япончик. Внутренние коммуникации — водопровод, канализация и прочее — с тех пор, похоже, не менялись. Такой древности в бытовом устройстве я никогда в жизни не видел.

Второе, что произвело на меня сильное впечатление на новом месте заключения, — акустика. В тюрьме нет запаха и цвета, зато там есть звуки. В Одесском тюремном замке этих звуков было очень много, и они были особенными. После вечерней проверки, где-то после восьми вечера, открывались «кормушки» в камерах и заключённые начинали переговариваться между собой. Я уже говорил, что в корпусе содержались несовершеннолетние, женщины и иностранцы. В тюремном коридоре — «на продоле» — звучали одновременно мужские, женские и детские, точнее, подростковые голоса. К тому же в русский говор вплеталась иностранная речь. Невозможно было представить себе такое ни в Херсонской тюрьме, ни в Киевской, куда я попал позже. Там либо чётко соблюдается правило раздельного содержания мужчин, женщин и подростков, либо «кормушки» держатся на замке. А в Одессе-маме такие вольности допускались, и по вечерам в тюремных стенах звучал своего рода целый хор голосов, слушать который было интересно. Казалось, что находишься не в тюремном замке, а на Привозе или старой Молдаванке, где было принято вести беседу из окон со всей улицей. По вечерам, лежа на верхней полке, где двигаться надо было осторожно, чтобы не удариться головой о низкий потолок, я слушал голоса множества людей с неповторимым одесским выговором и вспоминал рассказы Бабеля и песни Утёсова.

Я недолго пробыл в Одесской тюрьме, но ярких впечатлений набрался достаточно. Погрузился в несравнимый ни с чем колорит, почувствовал себя чуть ли не исследователем-этнографом.

Позже я делился этими впечатлениями со своим приятелем Петей Милосердовым, который сидел в Москве в «Матросской тишине» и Бутырке. Мы с ним переписывались через адвоката — кстати, в тюрьмах при отсутствии телефонной связи я восстановил навыки забытого в нынешней жизни эпистолярного жанра — и сравнивали, как устроена жизнь заключённых в знаменитых московских и украинских пенитенциарных учреждениях. Он мне рассказывал о футболистах Кокорине и Мамаеве, сидевших в Бутырке одновременно с ним. А я описывал появление на Украине новой категории заключённых — политических. Очень было любопытно. Переписка, конечно же, не сохранилась, все письма я уничтожал. Но всё же иногда веселил своих соседей по камере рассказами о том, как содержат «сидельцев» в Бутырской тюрьме.

Как я уже сказал, Одесская тюрьма из всех трёх СИЗО, где мне довелось побывать за 15 месяцев заключения, самая худшая по бытовым условиям. Любопытно, что осенью 2018 года, когда я уже провёл в неволе несколько месяцев, заместитель министра юстиции Украины Денис Чернышов в своём интервью русскоязычному интернет-изданию «Апостроф» назвал самые худшие, по его мнению, тюрьмы Украины. Ими оказались… те самые три следственных изолятора, в которых мне довелось побывать: Херсонский, Одесский и Киевский (Лукьяновка). Вот так мне повезло.