Жилец

Ночь на удивление прошла спокойно, я несколько раз просыпался из-за своей болезни и после каждого похода в туалет подходил к кровати милиционера посмотреть, как он. Дядя Гриша спал и при этом тяжело хрипло дышал, как объяснила медсестра, это было нормально, но под утро, когда я в очередной раз проснулся, со стороны дяди Гриши я услышал вместо привычного дыхания всхлипы. Дежурной медсестры на месте не было. Я выскочил в коридор и начал громко звать на помощь. Взволнованная медсестра вбежала в палату, дядя Гриша уже не дышал. Медсестра быстро надела ему на лицо маску и открыла кислород. Дядя Гриша сделала несколько глубоких вздохов. Когда я вернулся из туалета, в палате было светло, включены были все лампы, Анатолий Моисеевич громко отдавал распоряжения, и медсестра суетливо звенела медицинскими инструментами и флаконами с лекарствами. Я, чтобы никому не мешать, стал в стороне, но в зоне видимости врача. Зашелестел кардиограф и из аппарата выползла лента кардиограммы. Анатолий Моисеевич тут же перебирал ее руками и внимательно рассматривал, затем смотал ленту, положил ее в карман и, кажется, только после этого заметил меня.

— Ну что, спать хочешь?

— Не особенно. — Я пожал плечами.

— Тогда пойдем ко мне, поговорим, все, что нужно я сделал с остальным сестричка справится сама.

В кабинете Анатолий Моисеевич сел за стол, а мне жестом указал на стул. Долго смотрел мне в глаза, а потом негромко сказал:

— Сегодня мы чуть было не потеряли Гришу из-за бронхоспазма или, как в народе говорят, от удушья. Бронхоспазм сам по себе опасен, а с Гришиным сердцем, если вовремя не оказать помощь, летальный исход неминуем. — Помолчав продолжил, — я часто удивляюсь, как в жизни все переплетается, причем бывает, что плохое становится основой чего-то хорошего и наоборот. Вот в случае с Гришей, твоя гонорея стала причиной Гришиного сердечного приступа, и если бы не эта болячка, ты наверняка не проснулся бы поссать и, следовательно, не забил бы тревогу, вот и получается, что твой триппер спас Грише жизнь.

— А что будет с медсестрой, она же практически оставила его без присмотра?

— Да, это так, но сделала она это не самовольно, а по необходимости и по моему распоряжению. Дело в том, под утро милицейский патруль привез пьяного с пробитой головой, я осмотрел его, так ничего серьезного. Наложил швы и велел сестричке оказать ему помощь и надо же, минут через пять ты закричал, кто бы мог подумать, что так случится, а между прочим, выходит, что ты Грише жизнь спас.

— Да ладно спас! Кстати, как он? Третий инфаркт?

— Слава богу, нет! Сердечный приступ, повезло, что он произошел в больнице, иначе неизвестно, чем бы все кончилось. Кстати, мой долг поставить тебя в известность, что Гриша, избив тебя, совершил серьезное должностное преступление и если ты хочешь, чтобы участковый был наказан по закону, необходимо написать заявление и снять побои, пока они еще не зажили, для следствия и суда это очень важно.

Главврач достал из ящика стола лист бумаги и ручку.

— На, пиши, я буду диктовать.

— Ничего писать я не буду, разве что написать письменное извинение, за то, что назвал дядю Гришу фашистом и тем самым чуть не довел его до инфаркта.

Анатолий Моисеевич молча убрал бумагу и ручку в ящик стола.

— Как хочешь. Я не обязан тебя уговаривать, и вообще, это за пределами моей компетенции, но по-человечески я считаю, что ты поступил правильно. Через пару дней он оклемается, вот тогда, я в этом уверен, разберетесь сами, а сейчас иди спать, скоро утро и что-то мне подсказывает, что тебе предстоит неприятный разговор с матерью, а самое главное — с дочерью Гриши, я ее очень хорошо знаю.

Все время, находясь в больнице, я старался не думать о неизбежной встрече с мамой. Я понимал, что будут слезы и нелепые вопросы, не подразумевающие ответов: «С кем ты связался?»; «Зачем ты это сделал?»; «Как теперь в глаза людям смотреть?» и всякое такое, но как я, оказывается, ошибался! Мама вошла в палату робко, тихо прикрыв за собой дверь. Встревоженные глаза быстро оглядели палату и, найдя меня, остановились. Мама подошла к моей кровати и села на стоящий рядом стул.

— Ну как ты? Сильно болит?

Она спрашивала, хотя отлично понимала, что эти вопросы, как и многие другие, я с ней обсуждать не стану. Милая моя мама, она только сейчас осознала, что золотое время, когда ее сын делился с ней всеми своими радостями, горестями и проблемами безвозвратно ушло, а как и о чем говорить с этим, ставшим вдруг взрослым сыном, она просто не понимала. Не понимал и я, смотрел на дрожащие пальцы ее рук, на блестящие глаза, едва сдерживаемые слезы, и самому хотелось плакать, хотелось прижаться к ней, и чтобы она гладила меня по голове и тихонько повторяла: «Все будет хорошо, сынок! Все будет хорошо». Я понял с грустью понял, что этого не будет и не будет больше никогда и от этого понимания сжалось сердце, волна нежности и жалости к маме захлестнула меня, я взял ее за руку, прижался к ней губами и прошептал:

— Прости меня! Невольные слезы полились из моих глаз.

От неожиданности мама отдернула руку.