Жилец

Дядя Гриша дрожащими руками пытался высвободить застрявшую дубинку. Наконец это ему удалось. Он резко дернул дубинку и как бы случайно, по инерции, ударил ею меня в пах. От резкой боли потемнело в глазах. Не контролируя себя, я вскочил с кровати и с криком «фашист» набросился на милиционера, пытаясь вырвать из его рук дубинку.

Завязалась молчаливая борьба. Дядя Гриша повалил меня на кровать и, тяжело дыша, стал наносить мне один за другим удары дубинкой.

— Э, что тут происходит? Гриша, ты что, охерел? А ну сейчас же прекрати! В дверном проеме стоял главврач Анатолий Моисеевич. Быстрыми шагами он подошел к нам, оттащил дрожащего от ярости милиционера, силой усадил его на пустую кровать, бегло осмотрел мою спину и повернулся к дяде Грише. Милиционер сидел с закрытыми глазами, по красному лицу катились крупные капли пота. Частое дыхание со свистом вырывалось из его горла. Анатолий Моисеевич нащупал пульс и тут же крикнул в раскрытую дверь: «Сестра, срочно сюда с кардионабором». И участливо проворчал, обращаясь к милиционеру:

— Ну что старый хер, двух инфарктов тебе мало, третий захотел? Ты уже забыл, как в прошлом году я тебя с того света вытащил, а получится ли на этот раз, не знаю.

Дядя Гриша хриплым голосом сказал:

— Понимаешь, Толя, этот мудак меня обозвал бабой, а потом фашистом, меня, фронтовика, прошедшего войну. Да я этих фашистов убивал и, если надо, буду снова убивать, а этот сопляк…

Дядя Гриша закашлялся.

— Ладно, вояка, успокойся и помолчи, тебе сейчас нельзя разговаривать, он же еще зеленый пацан, а ты ему дубиной исполосовал спину, как бы не пришлось за это отвечать.

Сестра сняла кардиограмму и молча подала полоску бумаги врачу. Тот просмотрел, на секунду задумался и, обращаясь к сестре, распорядился немедленно подготовить тут же в палате кровать, поскольку больной нетранспортабелен, похоже, у него очередной инфаркт. В любом случае он остается здесь под наблюдением.

Сестра с санитаркой вкатили в палату кислородный баллон с маской и еще какое-то оборудование и приборы. Я с тревогой наблюдал за всеми этими действиями с чувством вины за происшедшее.

Наконец все было готово, осталось только переложить грузного дядю Гришу на кровать. Эта процедура была явно невыполнима силами этого персонала, а других медработников не было. К тому времени дядя Гриша уже был без сознания и тяжело дышал. Анатолий Моисеевич приготовился взять больного за ноги, а женщины встали у изголовья, готовясь взять его за руки и плечи. Оставалось туловище, которое поднимать было некому. Образовалась пауза. Анатолий Моисеевич внимательно посмотрел на меня и распорядился:

— Ну, что сидишь, как просватанный, бери своего друга за талию и по моей команде на три-четыре дружно поднимаем и кладем на койку. Всем все понятно? Ну, тогда поехали!

Операция по перемещению прошла быстро и без осложнений. Женщины приступили к переодеванию больного, сняли с него форменную рубашку. Перед моими глазами появилась незабываемая картина: тяжело вздымаемая грудь больного была вся в шрамах. Перехватив мой взгляд, Анатолий Моисеевич стал описывать природу каждого шрама. Это были осколочные ранения от гранаты и мины, ножевые и пулевые ранения. На правом боку был какой-то замысловатый шрам, непохожий на другие.

— А это что? — я показал пальцем на него.

— Это лагерная отметка. Следы от зубов овчарки. Эти милые животные были так надрессированы, что не только кусали жертву, но и старались отхватить кусок мяса. В случае Гриши им это не удалось, видимо к тому времени мяса на нем уже не было.

Да, потрепала жизнь Григория. Сначала фронт, потом плен, потом опять фронт и опять плен, на этот раз наш, и за что — за первый плен. Ни награды, ни звания, ни ранения — ничего не помогло. Какое тут здоровье!? Я удивляюсь, как он выжил после смерти жены, месяца три пил беспробудно и, наверное, если бы не дочь, так и ушел бы вслед за женой.

Оставшись без матери с пьяницей отцом, девочка серьезно заболела. Гриша нашел в себе силы, вернулся к нормальной жизни, всего себя посвятил малышке и практически спас ее. Какие тут нервы выдержат?! Я знаю, что говорю, на моих глазах все это произошло. И вообще, нас с Гришей многое связывает, и фронт, и лагерь. Правда, мы воевали на разных фронтах и сидели в разных лагерях, но это ничего не меняет, мне он как брат.

Главврач, задумавшись, разминал папиросу, курить он бросил, а эта привычка осталась, затем посмотрел на меня долгим взглядом и что-то решив, тихо сказал:

— Ну ладно, ложись на свою кровать, а медсестра выполнит необходимые процедуры. Да, чтобы ты знал, предстоит хлопотная ночь, если ты хочешь, мы тебя переведем в другую палату.

— Нет, я останусь здесь.

— Ну, как знаешь, впрочем, может быть, и твоя помощь понадобится. Как знать! Как знать!