Жилец

— У меня есть знакомый фельдшер, я сегодня утром к нему ходила, он будет меня лечить на дому и уже сделал укол, я, как знала, поговорила с ним о тебе. Фельдшер вначале согласился, но узнав, что ты несовершеннолетний, наотрез отказался. Говорит, что это дело подсудное и что о твоей болезни по инструкции нужно обязательно сообщить в милицию, а они проведут расследование в поисках того, кто тебя заразил. Ты же понимаешь, что если они узнают правду, то мне крышка, мало того, что ты от меня заразился, так еще мне пришьют совращение несовершеннолетнего, а это реальный срок. А у меня маленькая дочь, и если меня посадят, она пропадет, из родственников у нас один Валек, а ты его знаешь, он сам без меня вряд ли выживет.

Я молча слушал.

— Понимаешь, для меня ты был не только любовник, к тому же ерунда, что за деньги, это я сочинила, чтобы ты случайно не влюбился в меня, а если знать, что все это за деньги, то кто же влюбится. Да ты и сам заметил, что я не брала у из твоей зарплаты ни копейки.

Действительно, я давно уже обратил на это внимание, но как-то не придавал значения. Ольгу я никогда не любил и даже не был в нее влюблен, и сейчас все, что было между нами, осталось в прошлом и мне нужен конкретный совет, а не исповедь, об этом она догадалась по моему молчанию.

— Саша, ты немедленно должен обратиться в больницу, прямо сейчас, иначе это может плохо кончиться. Они тебя положат и начнут лечить. Завтра, а может, даже сегодня к тебе придет наш участковый, дядя Гриша и будет брать у тебя показания, а это он умеет. Когда-то он очень настойчиво подбивал ко мне клинья, а я его бесповоротно отшила, вот тогда он пообещал, что рано или поздно меня за что-нибудь посадит, и теперь у него появился реальный повод и он постарается им воспользоваться. А вообще, ты должен знать, что лечить тебя будут независимо от твоих показаний, а что будет со мной и Мариной, от тебя зависит. Что скажешь?

Ольга с тревогой смотрела на меня, из-под очков по щекам катились слезы.

— Я о тебе ничего ему не скажу, — и помолчав добавил, — вот и все!

Ольга глубоко вздохнула.

— Значит, не простил!

Я промолчал.

— А наверное, ты прав. Заслужила!

Ольга сняла очки, вытерла платочком глаза и не прощаясь пошла к выходу из парка, а я, пересилив себя, поплелся в больницу.

Утром, после обхода, в палату вошел дядя Гриша участковый, гроза местных хулиганов и мелких воришек, а крупные его уважали, но старались не иметь с ним никаких дел. Подвинув по-хозяйски к койке стул, уселся на него, расстегнул планшет и приготовился писать.

— Ну, рассказывай, горе-ебарь, кого ты триппером наградил и от кого сам поймал. Давай, я слушаю.

Я молча смотрел ему в глаза.

— Ну что ты смотришь придурком, думаешь я не знаю, что ты у Ольги-барыги подцепил, отлично знаю и то, что она тебя уговаривала не выдавать ее, я тоже знаю, но закон требует, чтобы ты сам все рассказал под протокол, а потом и подписал его иначе нельзя, так что говори, я жду…

— Ничего я говорить не буду, так можете и записать в свой протокол.

— Э, парень, ты не понимаешь, во что ты влип, и плохо знаешь эту барыгу. Вот ты думаешь, что ты у нее единственный такой юный? Ошибаешься, по моим подсчетам, до тебя у нее были еще два пацана и, что интересно, вы все похожи друг на друга, как братья, так вот в то время я не смог ее посадить. в результате оба парня покатились по наклонной, один сидит уже второй срок, другой алкаш, а что с тобой будет, я пока не знаю, но уверен, что ничего путного. Сегодня она тебя заразила, а завтра другого, и так зараза пойдет по всему поселку, а если ты все правдиво расскажешь, мы ее, конечно, арестуем, но ненадолго, так сказать, на время принудительного лечения, и если она честно признается, от кого подцепила и кого сама наградила, то когда выздоровеет, мы ее вынуждены будем отпустить. Жаль, конечно, но кроме этого триппера у нас на нее ничего нет, а ты сделаешь очень полезное дело. Так что давай, говори, я пишу.

Я готов был рассмеяться от примитивности предложения дяди Гриши, но молчал. Повисла пауза.

— Ну, я жду, — раздраженно прервал паузу дядя Гриша, — и вообще, у меня дел по горло, а я тут с тобой вожусь, давай по-хорошему и по-быстрому. Выкладывай.

Я молчал. Еле сдерживая гнев, дядя Гриша будто бы случайно откинул полу халата и стала видна прикрепленная к ремню резиновая дубинка.

— А чего это ты в палате один? Ведь если что, ну, например, тебе вдруг плохо станет, никого не дозовешься, не услышат, ну что молчишь?

— Врать не хочу, а правду рассказывать не стану.

— Так ты не хочешь пресечь заразу, пусть люди заражаются, болеют, заражают других, так, что ли? Сам заразился, так пусть теперь и другим достанется. Вот такой ты «герой», мать твою. Кстати, о матери, завтра вызову ее на допрос, может, она че знает, раз ты молчишь?

— А при чем тут моя мать? Это мужской вопрос и решать его нужно по-мужски, а не по-бабьи. И вообще я на него вам ответил.

— Мужской?! По-бабьи?! Да ты еще сопляк, чтобы так говорить со мной. Ишь ты, бабой меня обозвал. Да я тебе!