Жили-были

Однако, вскорости Сигизмунд сломался и ушёл в себя. Но сравнительно ненадолго, так как более месяца пить не мог в силу здоровой наследственности. И тот час монотонно потекли серые дни скудного существования. Ничто уже не радовало члена законодательного собрания и досточтимого графа Сигизмунда, совладельца Орли. Ни весенний первоцвет на лесной поляне, ни осенний клёкот журавлей в небесной дали, ни совиное уханье Брунгильды, терзающей чресла супруга в позе наездницы по пять раз за ночь, а то и по шесть, ежели не было у неё дневного угощения со стороны. Вот в этом-то и было всё гибельное для Сигизмунда дело! Хрупкая натура молодого графа жаждала духовного общения и утончённой прелюдии, тогда как над Брунгильдой властвовала одна лишь похотливая плоть с непомерными запросами. Но и это было бы ещё полбеды. Ведь Сигизмунд ради удержания достигнутой цели, в конце концов как-нибудь да подстроился бы под жизненный ритм супруги. Но ведь она по старой девичьей привычке не пропускала мимо себя ни одного вассала или неразборчивого во нравах гостя. И всё это с попустительства папаши Зондерфогеля, души не чаявшего в своей наследнице, а потому державшего всю покорную мужскую половину графства в столь властной в угоду дочери руке, что иные лесорубы, едва заслышав охотничий рог, спешили укрыться от глаз Брунгильды в чащи и болота, лишь бы не сносить наказания за нездоровый вид и слабое усердие в забавах хозяйки Орли. Ибо матушка Брунгильды преставилась ещё в самом начале расцвета дочери, не выдержав столь жёсткой конкуренции.

И это ещё не вся беда. Истинная беда была в том, что Брунгильда не только своими габаритами и весом была под стать собственной кобыле, так ещё и ликом была схожа с нею, если не судить слишком строго. Разве что держала губки не так развесисто да ушки не торчком.

— Бедный отец, страдал не в меру и ни за что, — пустил слезу прилюдно младший братец Фердинанд и подытожил:- Надобно было бежать, — и с этими словами кинулся в сад, оглашая округу безудержным жалобным плачем.

По этой причине вновь объявили антракт, ибо у многих глаза были на мокром месте, а две впечатлительные дамы, внучатые племянницы графа, забились в нервическом припадке, явно рассчитывая на лишний процент наследства. Ведь граф всё ещё лежал на видном месте, вытянувшись как живой. Пока оказавшийся кстати под рукой доктор Вольцман приводил девиц в чувство нюхательной солью и делал графу повторное кровопускание со второй руки, пока обсуждали услышанное за лёгкими закусками, солнце зашло. Поэтому леди и джентльмены согласованно отправились на отдых по интересам, и лишь Сигизмунд остался ночевать в плачевном одиночестве, так как некому было подать стакан воды или протянуть тёплую руку помощи.

С первым рассветным лучом, ближе к полудню, наследники и праздно любопытствующие вновь со вниманием принялись слушать душеприказчика, заключая пари за исход дела.

Оказалось, что когда граф Сигизмунд полностью разочаровался во власти капитала, а Брунгильда начала тяготиться несчастным видом супруга, старый де Билл выкупил для зятя офицерский патент и в чине лейб-гусара полка кирасиров колониальных войск спровадил Сигизмунда на войну с сарацинами прямо под Сиракузы. Солдатка Брунгильда даже не взмахнула вослед воину кружевным нашейным платком, не то чтобы организовала достойные проводы идущему на смерть, вплотную занимаясь обустройством безмужнего быта на широкую ногу.

И завертелись для лейб-гусара годы, полные пороха, шрапнели и военной хитрости во имя спасения. Он кочевал с фронта на фронт, из окопа в окоп, получая ордена и теряя товарищей, пока не оказался в русском плену где-то под Херсонесом. Вот только тогда и смог наконец-то полноценно отдохнуть ветеран, с ног до головы покрытый славой и доблестью. Но недолго, ибо через пяток с небольшим лет седого от переживаний кавалера сняли с лесоповала за Уралом и обменяли на знатного маркитанта и разведчика маиора от инфантерии Кондратия Орехова-Зуева. Обменяли в назидание потомкам, как на исторический памятник побед и поражений Армии Её Величества.