Жили-были

– Что ж ты, дурак этакий, сразу-то мне не сказал? А я тут, понимаешь ли, голову ломаю.

– Пошли, – говорит, – скорей, смоем с тебя наконец букашку эту надоедливую.

Васька чуть не просиял от благодарности.

А блоха хитрющая попалась. Она заранее подготовилась: сделала себе круг надувной, на слив сеточку сплела, чтобы вода утекла, а она, букашка, удержалась.

Толик полотенце опять забыл, но уходить не стал, чтобы друга одного не оставлять. Взял первую попавшуюся тряпку, халатом жены оказавшуюся, и Ваську вытирать начал. А букашка на круге сидит и кричит:

– Васенька, не покидай меня. Я ведь твоя родная! Тебе без меня худо будет. Не почешешься уже. У нас ведь с тобой никого нет кроме друг друга. Толик, он же – человек, ему нас с нашими инстинктами не понять.

А Толик и вправду ничего не понимает. Круг видит, букашку на нем видит, смятение Васино видит, а понять ничего не может.

А букашку в водоворот уже засасывает.

Ваське ее жалко, и себя жалко. Но держит он себя в лапах.

Вот и вода вся ушла.

Успела букашка сеть кинуть и сидит на круге, дрожит, держится.

Вспомнил кот себя в молодости, мокрого и нечёсаного, схватил букашку и на шею себе посадил.

Плюнул Толик в сердцах на всё это и с Васькой три дня не разговаривал.

А когда помирились они, прежней жизни уже не было. Только и слышно теперь от Васьки было, что об его букашке. Как она сегодня, беспокоила его, или так, только покалывала иногда.

Терпел Толик, терпел, а потом опять не выдержал и спрашивает друга:

– Что, ты, Вася, от меня хочешь?

Удивился кот такому вопросу.

– Ничего мне от тебя не надо, – говорит.

И обиделся.

Толик решил первым к коту не подходить. Еду давал, а чтобы доброе слово, или согреть себя позволить – нет уж. «Пусть Ваську самого теперь блоха греет».

А блоха старалась. Потел он, расчёсывал себя по несколько раз на дню. И все бы ничего, стерпел бы, да пожаловаться на свое горе было некому, вот в чем беда.

И решил тогда Васька, чего терпеть, если из-за терпения этого ему пользы никакой, а только мука. Позвал Васька Толика и говорит:

– Я, Толик, полный кретин, что позволил какой-то букашке нашу дружбу разрушить. Ты меня прости! И вот что. Я тут придумал кое-что. У наших соседей, видал ты, пес живет, белый – холеный? Ты его подкарауль и меня на лестницу выноси. Как над ним проносить будешь, букашка сама к нему перескочит, я ее знаю.

Посмеялся Толик. Он соседа, интеллигента-оптимиста давно недолюбливал.

Кот накануне не спал, тревожился.

Толик же, снова почувствовав в ногах Васькино тепло, спал крепко, и проснулся решительным и обновленным.

Глава четвёртая

Все свершилось точно по плану. Блоха, как кот и предполагал, сама к сенбернару перепрыгнула.

Друзья отметили Васькино освобождение: по стаканчику, каждый своего.

Жить бы теперь и не нарадоваться, да только стал Васька грустить с того дня и букашку свою вспоминать добрым словом. Мол, она единственная, кто его двигаться заставлял, и думать, и шевелиться, и бороться! А Толик, и все в этом доме – в болоте живут и сами того не замечают. Даже и говорить с ними не о чем.

Этого Толик вынести уже не мог.

Пошел он к соседу-оптимисту, и сходу, рискуя собственной жизнью, вцепился в шею собаки белой, вынул из нее сопротивляющуюся жирную букашку, принес ее Ваське, посадил ее ему на шею и сказал:

– Всё, Вася. Кончено. Живи теперь с ней.

Живут Васька и Толик в одной квартире, как и прежде, но с тех пор стали они друг другу чужие.

Васька сначала переживал очень, а потом свыкся. Он теперь с Толикиной женой дружит. Он ей на свою букашку жалуется, а она ему – на Толика. Слушают они друг друга и друг другу сочувствуют.

А в Толике сочувствия больше нет! И не просите!

Птичка

Глава первая

Жила-была одна птичка.

Все ее любили. И она всех любила. Когда-то она вылупилась из яйца и прислушалась: лес шумел, насекомые жужжали, ручеек журчал, а старый пень поскрипывал. Поскольку мамы и папы рядом не было – они почему-то так и не появились – птичка решила, что летнее солнце и синее небо, и старый пень и есть ее родные. Потому они так и гудят, что радуются ее появлению на свет. И птичка ответила им всей силой своего еще не окрепшего голоса.

С того самого первого звука начала птичка петь, благодаря этот мир.

Пение ее было столь прекрасным, что никого не могло оставить равнодушным.

Лисица в погоне за зайцем, услышав ее задумчивую трель, на миг замирала, а, опомнившись, махала лапой, что уж, теперь не поспеть. Дружные бобры трудились, пританцовывая в такт ее задорной песенки. Колокольчики звенели ей в унисон, и даже седой туман, поднимался выше от земли, чтобы ее послушать.

Конечно, не всегда птичка пела. Так случилось, что не оказалось рядом с ней ни одной другой птички, некому было научить ее жизни. До всего ей приходилось додумываться самой. От того многое она делала не как заведено: питалась цветочным нектаром, купалась по утрам в росе.

Птичка даже решила, что одна она такая на всем белом свете. Ничуть ее это обстоятельство не расстроило. Ведь весь мир был для нее.

К счастью, на земле, где она родилась, всегда было лето.