Жили люди как всегда. Записки Феди Булкина

– Напротив, ваш единственный шанс. В пятьдесят с нуля, Владим Константинович…

– А… здоровье?

– Здоровье согласно сроку прожитых лет на момент Констатации. Вы согласны?

Но в этот момент Куроперов был избавлен от выбора звоном будильника, ну а мы, не услышав его ответ, не найдя ответа в себе, переадресуем его читателю: вы согласны?

Повесть о мухе

Утром же искал квитанцию, только что достал из ящика вроде бы, на трюмо ее вроде бы… А – нигде! Все облазал, открыл все ящики, это сами знаете как бывает в панике безнадежности, даже стремянку черт надоумил из коридора общего приволочь, антресоли открыл… А оттуда это все на меня, на пол… поверх того, что достал уже, навалилось. Столько нужного нашел! Удивительно… А нужна была только квитанция, но она, зараза проклятая, так и сгинула без следа.

Ф.М. Булкин

Скука же в нашем учреждении иной раз такая, что посмотришь-посмотришь, как муха в межоконье вниз-вверх зыжжит, возится, и так она все это с целью, с упорством лязгает, лазает, кружится, что пойдешь да, ей-богу, удавишься от тоски.

Вот и я с тем, собственно, объявляю муху эту причиною своего повешенья, хоть и сам над собой учинил. А поскольку в законах наших по конституции статья такая есть, уголовная, что до самоубийства кто доведенные имеют право полное жаловаться в вышестоящие на своих доводителей, так я привожу муху эту в записке своей прощательной не своею именно прямою насильной убийцей, но косвенной и, однако же, последней каплей в бочку жизненного терпения, ее переполнившей.

Ибо иной раз так и тянет все удавиться, да передумаешь, что, мол, вот уж и час обеденный недалек – утешишься, или вот папироску с товарищем выкуришь, потамушто сами знаете, что за смысл у человека учрежденного, мало-мальски от рождения до кончины тренькаешь, ерепенишься, хорохоришься, а до гробовой доски не поймешь, если только так, знаете? – чтоб весенним вечером пахло сиренями… хорошо.

Так о жизненной бочке этой в целом хочу сказать, что она представляет собою повесть печальную, которую раз в году разнообразит запах сирени. Патамушто это только так говорится, что время лечит, а оно только дальше калечит начинку кишочную, оболочку внешнюю плешневит. Зубы портятся. Пюре по талонам дают нам скверное, серое, гуляш жилистый, жила к жиле, к этому столу шведскому прилагается на выбор скумбрия жареная, и в вишневом компоте ни ягодки… никогда. А как вспомнишь, что можно же и по-хорошему, а не как к собаке? Я не то что в претензию, но из той же скумбрии можно же и вполне съедобное что-то? Ведь должны быть и какие-то радости человеку? Это нужно же кому-нибудь понимать?

Наш начальник отделения Семен Константинович так же подлость совершил в этом смысле отчаянную в отношении меня. Как и муха, внес свою лепту в непомерную тесноту моего внутреннего… я не знаю.

Так, выходим вчера на лестницу, в среду, мы все, кто нашего отдела курильщики, как вдруг на месте банки нет нашей банки, которая нам всегда, чтоб бычки тушить, и висит эта подлость, что курить у нас теперь запрещается, а кто будет, тому взыскание административное суммой тысяча, такие дела.

Дорогие ты мои мамочки, где же можно так с человеком?

Стало на душе совсем тьфу всем нам разом, обсудили ситуацию эту, припомнили, что один из нас, глубоко за пенсию, побывалей с вами нашего был курильщиком, а на нет сошел не вредом курения, а шею свернув, поскользнувшись, так за что же нам теперь не курить? От нас дым-то с черной лестницы никуда. Эх-ти-дрить.

Это все один к одному, и уж больше внутрь не лезет обида, места нет, силы нет, мочи нет…

Тут как раз еще эта муха, будь неладна она, жужжит и жужжит, а в глазах ничего уже нету, кроме, как уже сказал я здесь, ничего. Потому что жизнь моя от этого стола – такая в детство даль непроглядная, как кораблик бумажный выпустил, а он повернул за излучину, не догнать.

Так бы встал и пошел, ей-боже, назад, только дай дорогу, Господи, мне б туда. Чтобы эдак по ней, по ней, да и там. Пожужжать грузовичком у песочницы, почесать бы складочки на колготочках, из сандалий песочек высыпать. Эх-ти-дрить…

Тут написал я вот эту записку, встал, так что даже все из нашего отделения на меня, удивленные, вздичились, потому что всегда так у нас: как встанет кто-то до времени, все и вздичатся на него. Но словарно пояснять им не стал, а пошел в уборную и повесился.

Мухой став.

В целом чудо, согласен, свершилось некое, что может на первый взгляд показаться успокоительным, жизнь-то – она, как видите, и за гранью есть, хоть и мушиная.

Но, однако, жизнь же это разве, товарищи? Хоть и тоже жизнь, но не жизнь!