Жили люди как всегда. Записки Феди Булкина

Кошек много стало у нас. Раньше не было столько кошек. Раньше их вообще не было. А теперь не поймешь, кошек больше, или же голубей, что ни голубь, то кошка. На деревьях кошки стали вместо ворон. То одна мелькнет, то другая, всякой масти, дури и возраста. А главное, все такие наглые и матерые, и в подъезде кошками этими пахнет. И по черной лестнице они шастают. Иногда идешь, а она мырг, мырг! глазюками из-под капота…

От чего бы это такое, все думал я, а разгадка-то шестой год уж как на виду. Вот их кто привадил-то, расплодил, раскормил кошачий террариум… И какая-то кошка паршивая ей дороже хорошего человека…

Говорю ей сегодня: «Что же это вы, женщина, кошек-то в дом приличный пускаете? Миски вон под лестницей понаставили… Антисанитарию сделали совсем, безобразие. Кошки только что на лифте у вас не катаются. Я на вас управу найду, напишу вон в “Жилищник”». А она мне знаете что в ответ? «Вы бы, – говорит, – Федор Михайлович, лучше что-нибудь хорошее написали…»

Ф.М. Булкин

Стало странное с Михаилом Ивановичем твориться. Стали запросто заходить к нему в гости покойнички, в жизни прежней знакомые мертвецы.

Первой в гости пришла, как и раньше всех гостей приходила на праздники, бабушка, это было в позапрошлое воскресенье. Позвонила в дверь, он открыл, не взглянув в глазок, задумался, не спросил. А она стоит на пороге, в том еще демисезонненьком пальтишке синеньком, в своей шапке старенькой, стоит, улыбается. «Мишенька! Говорила я тебе, спрашивай, перед тем как открыть». И действительно, всегда бабушка Михаилу Ивановичу так говорила.

Удивления не было, было так, скорей, минутное замешательство, и смирение как-то разом пришло перед чудом. Перед чудом нужно человеку сколько-то времени, чтоб довериться, чтоб смириться, и довольно это трудно сознанию, не привыкли мы к чудесам. С фокусами смиряемся, но они-то заведомо объяснимы. Есть секрет, есть умение, ловкость рук, есть разгадка. А от чуда, от его очевидности, к самому себе недоверие, не ума ли с него или, хуже, до него ты лишился?

Словом, зашла к Михаилу Ивановичу первой бабушка, пальтишко повесила, не сердилась на посуду немытую, чай попили. Михаил Иванович хотел расспросить ее, как у них? В смысле, там. В смысле, можно жить или нет? Но, однако, было заметно по бабушке, что еще не прошла со смертью у старушки деменция, и она не помнила, что умерла. Не решился ее расстраивать, не решился ни напомнить, ни намекнуть и тем более спрашивать, расспрашивать бабушку. Посмотрели вместе семейный альбом. Он достал из холодильника суши, себе заказывал. Ей понравилось. Только соус соевый и имбирь не понравились, ела вилкой, хоть он ей и показывал, как есть рулетики эти специальными палочками, но она, разумеется, «выдумки новомодные», говорит. «Ты женился? – спросила, – Мишенька?» И узнав, что вдовец, конечно, очень расстроилась, лучше было бы не рассказывать, не расстраивать бабушку, соскочило как-то так с языка. Про Антошу и Анечку рассказал, что втроем они все у него на Донском. А с другой стороны, кому рассказать еще, кроме бабушки? Кто, как не бабушка, пожалеет.

Наконец сказала она, что пора, он сказал, что поздно уже, чтобы в маленькой комнате поспала, но она ответила, как всегда: «Нет-нет-нет, что ты, Мишенька, я пойду потихонечку, ты и сам-то не забывай меня, заходи». И ушла. Он сходил к ней следующим днем на кладбище. Погода была холодная. Снег и грустно.

Как ушла она, он стоял еще долго у закрытой двери в прихожей, не верил, думал, это приснилось так. Ведь, по нашему горькому убеждению чудеса, одно только и могут – присниться. Например, найдешь во сне миллион, а наутро о нем жалеешь так, как будто, найдя, потерял.

Но лежали, как обычно, под ковриком после бабушки три рубля. Это только она могла. Тем более деньги эти давно не здешние, и на них ничего уже, после как там ее? реформы… Ничего уже, ничего. Так и раньше, в детстве, всегда она. Между ним и ей под ковриком этим – любимое тайное место. Оттого что мама этого не любила. Вот она от нее и спрячет.

Вот и спрятала от нее.