Жили люди как всегда. Записки Феди Булкина

«Неприятный малый какой…» – с раздражением думал Лавр Андреевич Живодаров, лауреат Рождественской премии за заслуги перед русской словесностью, с неприязнью поглядывая на тощего юношу, то и дело подбегавшего к банкетному столику с тем, чтобы, вновь наполнив бокал, с робкой улыбкой, обращенной к Лавру Андреевичу, поднять его жестом восторженного почтения.

При жесте этом взгляд Живодарова устремлялся то сквозь навязчивого поздравителя, то поверх него – «неизвестного, неприятного, суетливого, из тех вечных юношей, что пожизненно остаются неопределенного возраста, лет тридцати».

Подмигивания Неприятного вызывали в душе Живодарова ощущения странные и даже тревожные. Он не знал его. Понятия не имел. И знать не хотел, однако внешность юноши будила в душе его какое-то смутное воспоминание, ощущение отдаленного узнавания… Неприятного узнавания… Дежавю? Словом, очень и очень неприятное чувство. Так, окруженные почитанием, в миг получения награды перед отечеством не замечаем мы тех скромных своих приятелей, что служили нам прежде поручнями на пути до олимпа.

Неприятный тем временем не оставлял усилия остановить взгляд классика на себе, чем наверняка хотел заслужить возможность после сказать: «Ах, да! Лавр Андреевич, как же, как же, близко знаком…»

Был он, видимо, свой, но скорей не для присутствовавших на вручении, а для самой среды банкетного зала, где бесплатные угощения всегда служат поводом не потратить на пропитание собственных средств. Речи шли о литературе, были либеральны в отношение политики и весьма неприязненны – о погоде. За окнами банкетного зала Большого театра, где происходило награждение и чествование, стоял отвратительнейший ноябрь.

Своих среди собравшихся не было для Лавра Андреевича. Он был выше каждого из «своих», и лишь господин неприметный советник по делам культуры из администрации президента, был единственным, что стоял положением на одной ступени с Лавром Андреевичем, на той самой узенькой перекладине, что, приближая к царству земному и его закромам, делает некоторых счастливчиков недоступными для мелочной суеты.

Словом, пора было уходить.

Лавр Андреевич придал и без того утомленной физиономии еще более утомленное выражение (нужно заметить, что и в самом деле слава томила, обременяла его сознанием необходимости отвечать мелюзге и произносить что-нибудь благодарное). Благодарить их было, по сути, не за что, не о чем. Ибо Лавр Андреевич твердо знал: никто, его кроме. На литературном олимпе – Зевс, на волчьей свадьбе – Акела, был он тот самый волк, что, опережая умением, знанием, гением поколение, понимает, что рано или поздно его загрызут.

«Эта публика… эти люди… Отвратительно… унизительно…»

В миг этого размышления Лавр Андреевич очутился с Неприятным лицом к лицу.

– Лавр Андреевич! Боже мой, как я рад… Позвольте за ваше… – залепетал тот и, потянувшись к бутылке шампанского, стал наливать, расплескивая и смущенно хихикая. Лавр Андреевич молча прикрыл бокал.

– Нет-нет… Прошу вас… – залебезил Неприятный. – Лавр Андреевич! Никого, кроме вас… Лавр Андреич! Никто, кроме вас… – И поскольку Живодаров был не чужд столь редкому средь «своих» проявлению искренности, он, смягчась, убрал руку.

– Знаете что… Знаете ли, знаете вы… кто вы! – Неприятный пытался придать лицу своему хоть какой-нибудь вид, но лицо его было так неопределенно, изменчиво, из тех пластилиновых лиц, какие способны преображаться и преображаться, сменяя калейдоскоп узнавания до пустого ненаписанного листа…

– Вы, Лавр Андреевич… Вы… позвольте сказать… – Молодой человек лопотал так восторженно, громко, взволнованно, что многие стали обращать внимание на эту дурацкую сцену. – Пожать вам руку. Руки… руки золотые ваши… мои… Лавр Андреевич, гений… Вы гений! – Юноша пошатнулся и, внезапно приникнув к обшлагу юбилейного пиджака, вцепившись в фалды, пролепетал заплетавшимся голосом где-то под горлом классика: «Благо-да-рю!..»

Лавр Андреич хмуро и уверенно отнял доходягу от своей монументальной груди, и, поскольку юноша оказался крепко нетрезв, а Живодаров крепок и трезв, жест этот послужил толчком, придавшим обратное движение поздравлявшему, и тот, не удержавшись, рухнул на пол…

Отвратительная сцена эта окончательно вывела Живодарова из себя, и, переступив распластавшегося, он непреклонно двинулся прочь из банкетного зала.

– Благодарю! – крикнул вслед упавший. Лавр Андреевич обернулся. Почитатель застыл на коленях, простирая вслед ему руки… И в этот момент Живодаров и сам застыл с приоткрытым ртом, пораженный, как молнией, узнаванием. Ибо юноша сей был оживший герой его книги.