Жили люди как всегда. Записки Феди Булкина

Представляется мне, что жизнь-то все-таки где-то есть, раз на Марсе нет, то подальше…

Ф.М. Булкин

Третьего августа, лета двадцать двадцатого, в восьмом часу вечера, на расстоянии шестидесяти миллионов километров от Земли, без воды и пищи, в окружении неактивных посадочных модулей завершивших исследования, с надеждой на прибытие миссии Аль-Амаль, в разреженной атмосфере углекислого газа, при температуре минус 153 градуса по Цельсию, был забыт своим автором в космосе некий Вадим Петрович, или Константинович, или Александрович, Недопискин.

Он очнулся на дне ударного кратера и, не удивившись особенно этому, застонал.

Выбор есть всегда. Есть всегда, покуда мы живы. И, куда бы ни забросила, ни закинула нас судьба, выбор будет нам предоставлен. В Сочи, в Питере, на Марсе и на Юпитере. И у нового Робинзона солнечной системы, Вадима Петровича, выбор был. Можно было продолжать лежать на дне кратера, покрываясь угарной пылью, можно было проверить… Нет ли здесь жизни?

Выбравшись на поверхность планеты неведомой, оглядевшись, забытый застонал второй раз. «Будь ты проклят, скотина… старый бездарь… осел…» – пробормотал Недопискин, но проклятие это, неизвестно к кому обращенное, слышала лишь Великая Северная Равнина. В алых отблесках и багряных туманах над долиной парила гора Олимп. Над Олимпом кружили Фобос и Деймос (страх и ужас) – два естественных спутника… всякой судьбы. Краски были оттенков огненных, рубиновых и кровавых, и по этим оттенкам Вадим Петрович определил, что судьба посчитала нужным забросить его на Марс.

Захотелось пить, смутно вспомнилось, что воды здесь нет. И хотя извилистые пространства равнины бороздили каналы, напоминавшие русла, во́ды их были оптическими иллюзиями. Хуже того, Недопискин подозревал, что и сам он, и вся жизнь его – оптическая иллюзия. Не иллюзорным оставалось только желание жить, и еще одно желанье отчаянное, сходное детскому, – чтобы поскорей забрали домой. Вадим Петрович с надеждой посмотрел на Олимп…

Через несколько дней после забвения (по марсианскому времени) в алых отсветах пламени, у костра, полыхавшего на вершине Олимпа, в полном одиночестве, совершенно нагой, стоял Новый Космический Одиссей – или Робинзон? – Недопискин. Время от времени Вадим Петрович садился на корточки или подпрыгивал, принимался бегать по кругу над кратерной пропастью и приплясывал… Он кому-то махал, хохотал, бормотал и кидался вниз и вверх марсианскими ледовитыми глыбами, иногда Недопискин падал на колени в марсианскую пыль, простирая руки к земле. Иногда грозил Венере с Юпитером кулаками.

«Вернись, сволочь! Вернись, скотина! Вернись! вернись! Ты меня здесь забыл! За-а-был!» – кричал звездному небу Вадим Петрович, сотрясая разряженный воздух истощенными кулаками, и мерцали над ним, в своем безответном величии, безмолвные вечные спутники марсианского… человечьего одиночества, Фобос и Деймос.

Над землей тем временем сгущалась звездная ночь. Из окна кабинета Александра Сергеевича Пучеглазкина в эту ночь невооруженными глазом был виден Марс, и благодаря костру на Олимпе, Недопискиным разожженному, Марс сиял сегодня даже ярче Юпитера. Пучеглазкин пил «Абрау-Дюрсо», стирая из файла «ворд» неудачное, и, зевая, лениво ловил в бокал полыхающую планету.

Все дано

Отчего это, думаю: одно скажешь – правда, а совсем тому противоположное – тоже вроде… Что ж она, о двух головах? Или где-то посередине? Или нет ее вовсе на белом свете…

Жизнь вообще штука хитрая: вся то завтра, то позади…

Ф.М. Булкин

Здесь у нас в раю хорошо, вам не зря обещали, товарищи. Сад наш каждым сезоном в цвету, как жасмин опадет – зацветает магнолия, самые разнообразные гуляют животные, как в Московском зоопарке, но без клеток, рыкающие львы среди овчищ с баранами, также всякая птица, рептилия, крокодил без вольеров и всякого ограждения, потому что зверь не ест зверя. Ибо плоть телесная тленная нуждается в пропитании, умерщвлении ближним ближнего, но львиный дух не возжаждует духа лани. Так как лев по духу животное ласковое, спит и спит, коли сыт. С тем исключено у нас полностью всякое кровопролитие, бунт и смута, ибо бунт и смута есть попытки улучшить свое положение. А нашего здешнего положения лучше нет. И здесь даже такое животное прижизненно кровожадное, как комар, и тот не укусит. Даже травоядные здесь животные, такие как верблюды, коровы и лошади, так стоят, не жуют травы, и хвосты у них неподвижные, потому что мухи возле них не летают. Мухи есть, но не летают они. Никого здесь не беспокоят. Все здесь создано для спокойствия. Как прижизненно все было создано для конфликта. Так мы все здесь накормлены не друг другом, плотью от плоти чужой, как кормил нас Господь прижизненно, но в блаженстве упокоенным духом.