Жёлтая виолончель

Руки у неё сильные. Удержала. Хорошо. Я, кажется, улыбаюсь. Сверху, на потолке, проплывают боги с винтовками. Меня затаскивают в вагон и усаживают на сиденье.

– Спасибо, – слышу я голос Веры. Кому говорит? Не знаю.

Кружатся диски. Нет, не диски. Всё кружится. А может, только моя голова кружится, а всё остальное стоит на месте. Наверно, я всё-таки Павел Краматорский. У него же вечно болтается голова. Рядом со мной освобождается место. Вера садится рядом.

– Ты молодец, Хармс, – говорит она. – Если то, что ты говорил, правда, нам бы не просто пятнадцать суток светило. Ты как?

– Нормально, – говорю я. – Дышится только тяжело.

– Ну, это просто метро. Людей много. У меня тоже раньше паника здесь была. Ты, небось, тоже ведь не из Москвы?

– Не помню.

– Пошли, – Вера помогает мне встать.

Мы снова идём. Поднимаемся вверх по волшебной лестнице, которая едет сама. Синий свет в глаза. Моргаю. Вера поддерживает меня. Ветви деревьев плывут над головой. Нет. Так голова кружится. Лучше смотреть в землю, на мокрый асфальт. Там ползёт клубничная змея. Хочу сказать ей «привет», но вместо этого громко чихаю.

– Зря я тебя потащила, – бормочет Вера. – Тебе ещё лежать и лежать. Да и сама зря пошла. Только настроение испортила.

Мы заползаем в подъезд. Сыро, но здесь дышится легче. Наверно, перископ. Почему перископ? Что вообще такое «перископ»? Кажется, фильм такой был. Или я путаю?

– Ботинки сними. Иди сюда. Ляг.

Диван – это здорово. Под мышкой снова холодный металл градусника. Надо мной покачивается стриженая голубая голова Веры. Пищит.

– О, брат… Что-то ты не поправляешься. Ладно, подожди.

Странное состояние. Почти проваливаюсь в сон, но провалиться не могу. Может, потому, что боюсь? Может, потому, что мне не хочется уходить отсюда в несостоявшееся прошлое?

Верины руки. Она приподнимает мою голову над подушкой. Таблетки, которые она кладёт своими холодными твёрдыми пальцами мне в рот. Голубой уползающий наверх потолок.

– Ты не волнуйся, – бормочу я. – Я уйду. Сейчас вот только найду кого-нибудь, и уйду.

– Не болтай, – говорит Вера. – Спи. Сейчас поесть приготовлю.

Слышу, как задвигаются шторы. В комнате устанавливается зеленоватый полусумрак. Кутаюсь в одеяло. Кто мне может помочь с работой? Левин. Хотя его, наверно, уже поймали и расчленили. Фу, фу… Что за мысли у меня? Но от мутантов всего можно ожидать. У них челюсти и кости. И у меня тоже челюсти. Вон какие страшные. Ням, ням. Может, и я мутант?

Может быть. Хотя, наверно, и среди мутантов есть приличные. Вот, скажем, Вера. Я её знаю уже три дня. А потом забыл и теперь знаю ещё день. И она за это время ничего плохого мне не сделала. Хотя я не ручаюсь за те дни, что забыл. Она тут бинтовала меня, одевала… Мало ли что. Или это всё-таки я сам себя одевал?

Почему со мной всё это случилось? Почему я помню только фрагменты? Почему голова не может вспомнить всё сразу? Потому что Иванов, вот почему. Он сказал «перманентно», значит, перманентно. Что означает это слово? Перманент. Как-то связано с бигуди. Но Вера не пользуется бигудями. Есть такое слово – «бигудями»? Наверно, просто «бигуди». Хотя какие уж тут бигуди? У Веры и волос-то нет. Ну, почти нет.

Чуть ли не в нос мне тыкается тарелка.

– Спасибо, – говорю я, стараясь поймать рукой ложку. Ложка расплывается.

– Ладно, лежи так. Покормлю. Только на бок повернись, а то подавишься.

Вера взбивает мне подушку и усаживает полулёжа. Суёт мне в рот ложку. Разваренный рис, перемешанный с чем-то ещё. Печень, что ли? Да, похоже. Но очень вкусно. Любил ли я раньше печень? Нет, любил ли я вообще раньше хоть кого-нибудь? Почему у меня всё время путаются мысли? Надо думать о чём-нибудь определённом. Одном, твёрдом. Вот мышцы, например. Почему мышцы? Ну, наверно, потому, что передо мной одни сплошные мышцы. Зачем ей       столько? Наверно, чтобы с мутантами драться. Это можно понять. Ой. Еда, кажется, кончилась.

– Всё, – говорит Вера. – Спи.

Она садится за стол. Раскрывает книгу. Поворачивается так, чтобы из-за штор на страницы падала полоска света.

– Да включи свет, – говорю я, укладываясь удобнее. – Мне не мешает.

– Электричество экономить надо, – говорит она.

– Ну, шторы приоткрой.

– Мне и так нормально, – говорит она.

Ну, ладно. Я отворачиваюсь к стене и честно пытаюсь заснуть. Один баран, два барана, три барана… Точно. Я, Паша и Левин. Кстати, вот Паша. Где он сейчас? В наркодиспансере? А существуют ли в этом мире такие учреждения? Или всех пьющих людей просто сваливают в одну большую яму? И что они там делают, интересно, в этой яме? Едят друг друга? Да нет. Этим отлично можно и не в яме заниматься. Надо спать. Спать. Но я почему-то не хочу.

Сколько сейчас времени? Не может быть вечер. Наверно, часа два или три дня. Поэтому и не спится. Но лучше поспать. Всё равно же болею. Хотя вроде не так уж и болею. Пока лежу, чувствую себя практически нормально. Может, таблетки помогли. А мысли путаются. Но они путались и тогда, когда у меня не было температуры.