Жёлтая виолончель

– В нас многое с детства, – говорит она. Её зрачки дёргаются куда-то и замирают. – Я далеко отсюда родилась. Страна у нас большая. Но я детство помню, в отличие от тебя. Не знаю, что лучше – помнить или не помнить. Может, у тебя блокировка психологическая? Может, что-то страшное было с тобой?

– Может, – говорю я. – Но я не хочу вспоминать. Я боюсь отсюда опять куда-то провалиться. Надоело это мельтешение.

– У меня отец хороший человек был, – говорит Вера. – И сильный. Но, видимо, недостаточно сильный. Это время бандитов было. В наших краях всем тогда заправлял один мужик. Не помню точно фамилию. Филькин, что ли. Была у него банда и куча денег. Милиция, суды, начальники местные, газеты – всё скупил. Губернатор наш с ним дружил и на всех праздниках вперёд себя выпускал выступать. Его называли лучшим бизнесменом, главным меценатом. А занимался этот Филькин в основном тем, что заводы местные разорял. Скупал или захватывал силой завод, а потом запускал там производство нелегальной водки, например. Или, если завод что-то серьёзное делал, просто оборудование распродавал. Вот мой отец на одном таком заводе работал, машиностроительном, начальником цеха. На самом деле, конечно, оборонка. Там вокруг этого завода целая история была. Признали его якобы банкротом, объявили тендер. И какой-то человек другой, тоже вроде бандит, не знаю, этот тендер вроде как выиграл. Может, тоже денег кому дал. А Филькин разозлился. Убил этого мужика. Не лично, киллеров подослал. И остальных запугал из той банды. А сам въехал на завод с людьми своими и милицией купленной и сидит. Мой отец увидел это и стал возмущаться. Ему завод этот дорог был, много лет на нём работал. Собрал людей прямо в цеху, агитировать стал не подчиняться новым хозяевам. Их всех и выгнали с завода. Хорошо ещё, что тогда не пристрелили.

Отец мой пытался увольнение обжаловать, но, сам понимаешь, проку от этого ноль. В городе нашем работу было найти тогда тоже нереально. Заводы все стоят. Тогда он решил бизнес свой открыть. Взял небольшой кредит, арендовал уголок в магазине, стал ездить, скупать товары оптом. В первый же день, как открылся, наехал на него рэкет Филькина. Говорят, отдавай всю выручку. Он отказался. Главному рэкетиру монтировкой нос сломал. Его избили жестоко. Переломали рёбра, отбили внутренние органы – почки, печень, позвоночник повредили. Унесли весь товар, что нашли, разломали прилавки.

Отец попал в больницу. Заявление в милицию, конечно, подал. Письма из палаты всем писал. В газету, областному начальству. Сначала казалось, что поправится. Потом ноги отнялись. Почка отказала. А через два месяца умер. Сердце остановилось. Я с ним говорила вечером перед тем. Он всё говорил, что в страну перестал верить. Говорил – уезжай отсюда так далеко, как только сможешь.

– Тебе сколько тогда было? – спрашиваю я, вглядываясь в её лицо. Слёз не заметно, голос не дрожит.

– Двадцать один. Я на третьем курсе училась в местном политехе. Остались мы с мамой вдвоём. И кредит висит. Сначала я думала, что выплатим как-нибудь. Мама учительницей русского языка работала, хоть какие-то деньги. Я думала, тоже смогу что-то найти. Но не успела. Приехали к нам квартиру отбирать за долги.

– А с банком не пробовали договориться? – спрашиваю я. – Реструктурировать как-то, что ли?

Вера хмыкает.