Жёлтая виолончель

Сначала я не понимаю. Какие-то циферки, буковки по краям. В середине цифровой шум, обрезанный в форме изогнутой трапеции… И в нём видна фигурка. Человечек! Он, кажется, спиной ко мне. Ручки торчат в стороны, словно хочет взлететь. У него одна голова, две руки… Мой будущий ребёнок.

– Мальчик, – говорит Вера.

Я отчего-то уже знаю, что мальчик. И не могу оторвать взгляд от снимка УЗИ.

– У тебя сейчас такая же счастливая улыбка, как тогда, – говорит Вера. – Ну, когда ты в поликлинике его увидел. Он тебе ещё кулачок показал вроде.

Она забирает у меня фотографию.

– Ладно. У нас дел много. Я хочу Интернет подключить. Чуха говорил, что у него на год вперёд оплачено. Где-то провод должен быть. А ты помой посуду.

Я притягиваю Веру к себе. Целую. Она быстро касается меня губами и отстраняется.

– Сын, – говорю я, пытаясь осознать.

– Потом обсудим ещё, – говорит она.

Я словно в полусне иду на кухню. Какая может быть посуда? Только молока же попили. Хм. Действительно. В мойке целая гора. Наверно, вечером ели. Но что? Пахнет подозрительно. Неужели покупали что-то готовое? Не похоже на Веру.

Складывать посуду некуда. Нет шкафов. Даже плиты нет. Укладываю тарелки стопкой на край стола. Вроде всё. Устал. Сажусь на табуретку. Как это – быть отцом? Я ни разу не пробовал. Во всяком случае, не помню такого. Получается, что я отвечаю за ещё не знакомое мне существо, которое растёт в животе у Веры. Кого-то он мне напомнил на снимке. Кого? А! Наверно, ёжика в тумане. Из мультика. Он примерно в такой позе бабочек передразнивал.

Заходит Вера. Открывает холодильник. Роется.

– Блин, – говорит она. – Хочу сожрать чего-то, но не пойму, чего. Ладно. Хлеба ещё пожую.

Она отламывает кусок от батона, закрывает холодильник.

– А почему на полу лужа? – спрашивает она мрачно.

– Так я это… – говорю я. – Посуду же мыл.

– Ну, вытри, блин! – говорит она и выходит с кухни. – Чего сидишь-то?

Ищу, чем вытереть. Нечем. Снимаю с себя футболку. Вытираю. Думаю ещё. Надеваю футболку. М-да. Наверно, плохо подумал. Ладно. Возвращаюсь в комнату. Нет, не та комната. Вот, нашёл Веру.

Вера сидит на стуле в углу. На коленях игрушечный, в него воткнут кабель, который тянется из-под груды коробок. Задеваю плечом косяк.

– Почему я какой-то большой? – бормочу я.

– Потому что тестостерон, – отвечает Вера. – Я несколько лет качалась, а ты – вон – пару месяцев гантельками помахал. И сразу мышцы круче, чем у меня. А мне врач вообще запретил силовые нагрузки.

Я перевариваю услышанное. А, понятно.

– Что делаешь? – спрашиваю я.

– Да вон, читаю инициативы.

– Инициативы? – я присаживаюсь на коробку.

Вера отрывается от экрана, смотрит на меня. Взгляд грустный.

– Есть сайт, на котором граждане могут предлагать законодательные инициативы. Там можно голосовать за и против. Если набирает инициатива сто тысяч голосов, её государство рассматривает и может законом сделать.

– Зачем?

– В расчёте на то, что кто-то что-то для государства полезное предложит.

– И что предлагают?

– Чушь всякую. Вот, пожалуйста, – она тыкает в экран. – «Ввести уголовную ответственность за отсутствие патриотизма», «Запретить разведение коров», «Упорядочить прогулки граждан в вечернее и ночное время». Грустно.

– Если грустно, то зачем ты это читаешь?

– Голосую за хорошие инициативы и против плохих.

– А как ты решаешь, какие хорошие, а какие плохие?

– Очень просто, – Вера усмехается сиреневыми губами. – Если начинается со слова «запретить», «ограничить» или «упорядочить», то голосую против. Если «разрешить» или «отменить запрет», то за. У нас и так государство слишком раздутое. Мне кажется, главная задача государства – не мешать людям жить. Если оно даже с этим не справляется, то остальное неважно. Хватит уже запрещать.

– Ну, есть же полезные запреты, – не соглашаюсь я. – Например, «не убий».

– На «не убий» уже сотни законов есть, – говорит Вера. – И на всё прочее тоже. Такое впечатление, что людям всё эти разломанные скрижали никак покоя не дадут. Надо бы типа наделать побольше копий. Хотя, конечно, да, не всё так просто. Вчитываться тоже надо. Вот, к примеру: «Разрешить в России частные концентрационные лагеря». Вроде «разрешить», но явно дерьмо какое-то.

– Что за Россия? – спрашиваю я.

Вера молчит. И я молчу.

– Слушай, – говорит она. – Так дальше продолжаться не может.

– Конечно, – говорю я. – Откуда столько идиотов набрали, непонятно. Надо же что-то делать.

– Да я не об этом! – она так злобно захлопывает крышку нетбука, что я пугаюсь за починенный мной шлейф. – Я о тебе!

– Что ты имеешь в виду? – я сглатываю неприятный комок в горле, пытаясь представить, что она сейчас скажет.

Вера резко разворачивается ко мне. На лице практически ярость.

– Да как ты можешь оставаться спокойным, когда у тебя из башки целый год выпал?! – кричит она. – У меня это, может, единственный нормальный год был за всю жизнь! И представь – выйдешь ты на улицу, а у тебя опять провал. И ты забудешь, где живёшь, кто твоя жена. Или ещё хуже – пойдёшь с ребёнком гулять, а когда снова включишься, то его рядом не будет. Ты об этом думал?

– Нет, – лепечу я.