Жёны Шанго

– Ошун, девочка моя! Что стряслось?

Ошун остановилась. Вгляделась в женщину за рулём. Узнав её, перевела дыхание и хрипло сказала:

– При моём уважении, дона Нана, – вас это не касается.

Та усмехнулась. Пригласила:

– Садись, я довезу тебя.

– Спасибо. Мне недалеко.

– Сядь в машину, Ошун, – повторила Нана Буруку. – Я знаю, кто и откуда зовёт тебя.

В салоне БМВ работал кондиционер, пахло духами. Ошун непринуждённо расположилась на преднем сиденье, обхватив колено ладонями. С вызовом взглянула в аккуратно накрашенное лицо светлой мулатки напротив.

– Что вам угодно, дона Нана?

– Я знаю, что происходит, дочь моя, – спокойно повторила Нана. – И хочу тебя попросить не соваться в это дело. Я лично заинтересована в нём и прошу тебя не вмешиваться. Та, что позвала тебя из мира мёртвых, не вправе решать ни своей судьбы, ни судьбы других.

– Я тоже заинтересована в этом деле! – вздёрнула подбородок Ошун. – И… прошу вас о том же!

– Почему бы тебе не заняться своей личной жизнью, Ошун? – задумчиво спросила дона Нана, постукивая ногтями, выкрашенными в лавандовый цвет, по кожаному ободку руля. – Ты опять свободна и пока ещё не поняла, какое это счастье, – но скоро поймёшь. Шанго – всего-навсего бандит, убийца и сутенёр. Ты легко могла бы найти себе кого-нибудь поприличнее… и сейчас самое время этим заняться! Ты очень красива, дочь моя, но совершенно не способна этим пользоваться. Если хочешь, я могу познакомить тебя с богатыми и влиятельными людьми. В этом городе их много. Ты могла бы…

– Благодарю вас, – перебила Ошун. – Я справляюсь со своей жизнью сама.

– О, я вижу! – Сарказмом доны Нана можно было резать листовое железо. – Беда твоя в том, что ты глупа… и это, к сожалению, на всю жизнь. Не вмешивайся в мои дела, девочка. Тебе нечего делать в мире эгунов. Всё давно решено, и не тебе менять то, что свершилось давным-давно. Йанса – тупая драчунья, но она сказала тебе чистую правду. Оставь в покое мёртвых и не переходи моей дороги. Ты знаешь, как это опасно.

Ошун молчала, с ненавистью глядя в бесстрастное лицо Нана Буруку.

– В Рио начались дни Йеманжи, – Нана скучающе выглянула в тонированное окно. – Моя сестра, надо полагать, уже там?

– Уехала вчера.

– Невовремя, надо сказать. Она могла бы остановить тебя. Мозгов у Жанаины никогда не было, но…

– У доны Жанаины есть мозги! – запальчиво возразила Ошун. – И Йанса – не тупая драчунья! И я не шлюха! И мой Шанго – вовсе не…

На этом месте Нана, не выдержав, расхохоталась. Ошун смотрела на неё, плотно сжав губы, дрожа от ярости.

– Ты позабавила меня, девочка! – Всё ещё смеясь, дона Нана аккуратно вытерла уголком бумажной салфетки глаза. – Всё же мой тебе совет: позвони Жанаине и расскажи ей обо всём этом. Вот увидишь, она в тот же день примчится из Рио, наплевав на собственный праздник, и вцепится в тебя изо всех сил! И никуда не отпустит! В конце концов, не могу же я одна всем заниматься!

– Я не стану беспокоить дону Жанаину, – сквозь зубы сказала Ошун. – Я просто буду делать то, что считаю нужным. И не смейте оскорблять мою семью! Вы не стоите даже подошвы вашей сестры, вот что! Неудивительно, что дон Ошала так мечтает вернуться к ней!

– Замолчи, мерзавка, – тусклым голосом приказала Нана Буруку, и Ошун поняла, что перегнула палку. Ей стало страшно. Не желая показать этого, она фыркнула и отвернулась. Некоторое время в салоне машины висела наэлектризованная тишина.

– Что ж, Ошун, я предупредила тебя, – наконец, негромко произнесла дона Нана. – Я сделала всё, что могла. Видит бог, я не хотела войны с тобой, но ты не оставляешь мне выбора. Кстати, почему на тебе ожерелье моей дочери Эвы? Ты не только проститутка, но ещё и воровка?

Ошун молча открыла дверцу и, не оглядываясь, вышла из машины.

Ночью Ошун проснулась от ужаса. И сразу же увидела пасадейру[43].

Она была не особенно большая и, как все эти твари, бесформенная. Если бы не тускло светящиеся зеленоватые глаза, Ошун приняла бы её за полураспустившийся моток верёвок. Пасадейра сидела на груди Ошун, склонив к плечу всклокоченную, всю в спутанных колтунах голову, и разглядывала свою жертву. Между тонкими, полураскрытыми губами виднелся бледный, похожий на слизня язык. Большой рот чудовища был растянут в безумной усмешке. Сквозь этот рот смутно просвечивала повисшая в окне луна.

– Пошла вон, – машинально велела Ошун – забыв, что если пасадейра уже здесь, то ни напугать её, ни даже просто пошевелиться не получится.

– Шанго, као кабьесиле… – шёпотом воззвала она. Разумеется, никто не отозвался.

Пасадейра внимательно наблюдала за ней. Её худые, как лапы богомола, руки упирались костлявыми кулаками в грудь Ошун. Тварь знала свою власть. Она понимала, что от неё не вырваться. И сейчас тянула время, забавлялась, разглядывая беспомощную жертву. От её рук по груди Ошун пополз холод. Дьявол, дьявол, почему?!. Как она посмела, эта сушёная устрица из предутренних сумерек?! Как у неё хватило наглости явиться к ориша?.. Кто её послал, кто дал ей силы?