Жёны Шанго

– А я вот помню всё, – тихо сказала Ошун, стискивая ладонями ожерелье на своей груди. – Да… Теперь я точно знаю, что должна идти. День большого дождя… Дождя, который родит не Эуа… Шанго и Ошун должны соединиться… Но при чём здесь охотник?

– Ошосси никогда не будет играть в такие игры! – поспешно заверил Эшу. – Чихать он хотел на это всё! И Йанса не пустит его к эгунам!

– Она и меня не хотела пускать, – улыбнулась Ошун, вставая и натягивая платье. На шею поверх ожерелья Эвы она надела цепь опеле. – Эшу, я дала тебе то, что ты хотел. Теперь разочтёмся. Услуга за услугу. И пусть исполнится предсказание Ифа!

Эшу мрачно молчал. Почесав затылок, пробормотал:

– Дьявол, мать меня просто придушит! И Огун тоже… И Шанго… И Йанса… Детка, может, ещё подумаешь?

Но Ошун не слушала его. Она подошла к открытому окну и взглянула в светлеющее небо.

– Открой мне дверь, Эшу Элегба!

Эшу торопливо натянул джинсы, сунул в карман скомканную майку. Одним прыжком вскочил на подоконник, крепко взял Ошун за руку – и они растаяли в прохладном предрассветном воздухе города Всех Святых.

– Мерзавка! – сквозь зубы процедила дона Нана, глядя в экран своего рабочего компьютера. На мониторе виднелось распахнутое окно спальни и силуэты Ошун и Эшу, стоящих на подоконнике. – Проклятая шлюха… И ведь додумалась, дрянь! Что хочет, делает с ними всеми, потаскуха! Не дай бог, и в самом деле вмешаются Шанго и Ошосси! Только этих двух уголовников мне не хватало!

Дверь открылась, появилось испуганное лицо секретарши.

– Дона Каррейра, вы звали?..

– Нет! Впрочем, подождите, Мария… – дона Нана задумалась. Секретарша терпеливо ждала, застыв у двери.

– Мария, вы летите в Сан-Паулу.

– Завтра, дона Каррейра?

– Сегодня. И чем раньше, тем лучше. Эконом-класс, бизнес-класс – всё равно. Закажите билет. Торопитесь же! У вас очень мало времени. После того, как уточните рейс, зайдите ко мне, и я скажу, что вы должны сделать.

Штат Пернамбуку, фазенда Дос-Палмас, 1661 год

Всё было напрасно. Она не успела…

Слёзы давно высохли, но липкий пот всё лился и лился по лицу и спине, противно щекотал между грудями. От него саднили раны, плечо просто разрывалось от боли, и Меча глухо стонала, уткнувшись лицом в связанные руки. По крыше сарая шуршал дождь. Капли просачивались сквозь стебли тростника, падали на обнажённую спину женщины. Она не пыталась откатиться. Мелко вздрагивая, думала об одном: она не успела, не успела, не успела… Ошун не услышала её, не приняла подношений. Барабаны смолкли, не передав в джунгли послания для Мбасу. Кто теперь поможет ей – ей, Алайя, дочери оони[50] из священного рода Одудуа, чей долгий и тяжёлый путь оказался ненужным?

Её мать служила Нана Буруку в городе Иле-Ифе – далёком и свободном Иле-Ифе, в который не осмеливались вторгаться чуждые народы. И, однажды ночью, услышав в храме Ифа повеление своей ориша, мать вскрикнула и упала без чувств. А наутро, когда солнце ещё не тронуло крыш домов, она налила в калебас воды, положила в сумку сушёное мясо, фрукты и раковины каури и разбудила старшую дочь.

Алайя было тогда пятнадцать лет, и ей в голову не пришло ослушаться матери. Крадучись, они прошли через спящий дворец, и Алайя поняла, что ни отец, ни слуги, ни домочадцы ничего об этом не знают. Ни один человек не остановил их на улицах, и женщина с девушкой бспрепятственно вышли за стену города.

Они шли много-много дней. Шли через саванну и джунгли, пробирались по высохшим руслам рек, пересекали равнины, поросшие шелестящей травой в человеческий рост. Иногда ночами Алайя слышала, как ревут охотящиеся львы, но ни один хищник за много дней не пересёк их пути. Давно кончилась вода в калебасе, и они пили из лесных ручьёв и ели коренья и листья, а несколько раз Алайя удавалось поймать рыбу. В саванне было много съедобных насекомых, и голод не мучил путешественниц. За две луны пути мать почти не разговаривала с Алайя. Её сморщенное чёрное лицо было похоже на маску. Они прошли земли йоруба, хауса, эдо, амбунду, не заходя в города и деревни. И уже за пределами земли Ндонго на них напали воины незнакомого Алайя племени. Двух женщин не избили, не оскорбили, не изнасиловали. Их просто загнали в большой дом, битком набитый другими пленниками. А через неделю всех вместе вывели наружу – и Алайя завопила от ужаса, впервые в жизни увидев человека с белой кожей и светлыми, как вода, глазами. Она была уверена, что за ними явились аджогуны[51]. Но мать оставалась всё так же каменно спокойна, и только её чёрное лицо было теперь пепельно-серым.