Жить в присутствии Бога

Если мы желаем учить ближнего, давать ему советы, исправлять его, то это всегда ведет к столкновению с ним и развивает во мне безумный эгоизм. Кроме того, желание учить — это присвоение себе свойства Божия, потому что у нас нет права на учительство: ближний не принадлежит нам, чтобы мы могли его учить [1, 249].

В то время как заповедь говорит о том, чтобы мы исполняли закон Божий сами, мы требуем, чтобы его исполнял ближний, и, таким образом, вносим в строй жизни путаницу.

Но могу ли я сам быть уверенным в том, что я принят Богом, и потому, следя за жизнью ближнего, диктовать ему, как он должен поступать? Ведь я нахожусь под покаянием из-за своих грехов. Если я и могу что-то совершить в этой жизни пред Богом и моими братьями, то это не что иное, как принести покаяние [1, 285–286].

Все вокруг нас делают ошибки, грешат. Какой человек не грешит? Даже если мы проживем всего один день, все равно согрешим. Поэтому нам необходимо усиленно наблюдать за тем, чтобы не произнести унизительного для брата слова. Если мы позволим себе хотя бы одно грубое слово, то сами вынудим Бога быть нашим противником. Это слово обнаружит нашу жестокость, нечувствие и полное отсутствие Бога в нашем сердце. Что-то случилось? Мы должны встать на сторону грешника, помолиться за него Богу, оказать ему любовь и честь, чтобы он почувствовал свое человеческое достоинство. Наконец, наш долг — найти подходящего человека, который был бы способен исправить жизнь этого грешника.

Не презирай своего брата, не говори: «Вот, он все время осуждает, все время грешит». Ты сам не осуждай, не иди с ним, если он хочет увлечь тебя в пересуды. Уважай его, но пусть твоя жизнь никак не зависит от его жизни. Не позволь себе даже взглянуть на него свысока, иначе впадешь в руки врагов своих.

Человеку, который не уважает грешника и осуждает его, Бог попустит испытать великие бедствия и впасть в страшные грехи, для того чтобы он понял на опыте, что такое смирение и святость. Лучше вместе с ближним погрязнуть в трясине греха, чем его судить, критиковать и обвинять [2, 152–153].

«Ладно, — скажет кто-нибудь, — я не буду учить ближнего. Но когда он сам приходит и ввергает меня в искушение, причем искушение сильнейшее, — просит меня поучить его, сказать ему о том, что́ он должен делать для своего спасения, могу ли я остаться безразличным? Не будет ли это отсутствием любви?» Страшное искушение.

Любое искушение, и самое серьезное, и самое сильное, — в действительности является уколом всех наших внутренних страстей. Но само искушение возбуждает еще худшую страсть, льва, которого никто не может связать, быка, которого никто не может укротить, — эгоизм и заставляет человека поверить, будто он что-то собой представляет. Однако в тот самый момент, когда он почувствует, будто что-то собой представляет, он уже пал. Потому Иаков, брат Господень, говорит: «Не становись учителем» (см. Иак. 3, 1). Одно дело, когда Бог настойчиво и требовательно призовет тебя стать учителем, и другое — когда ты сам станешь учителем ближнего, потому что у тебя якобы есть на это такое-то и такое-то указание, или необходимость, или преимущество [1, 291–292].

Если кто-то попросит у тебя совета, постарайся выйти из затруднения, сказав ему что-то простое. Будь осторожен, чтобы не начать его учить, думая, будто ты способен ему помочь. Скажи ему что-нибудь, раз он просит и настаивает, но на этом остановись. Если он человек невзыскательный, то он призна́ет: свой долг ты выполнил [1, 292].

Когда он попросит твоего совета, скажи ему свое мнение, но оставь его свободным, потому что человек делает только то, что хочет. Если ты думаешь, что можно кого-то исправить своими поучениями, ты ошибаешься. Человек — это величайший революционер, и он становится величайшим бунтарем, когда чего-то желает, а ты ему в этом отказываешь [1, 292–293].

Что бы ты ни сделал для того, чтобы помочь ближнему, если он сам того не захочет, у тебя ничего не выйдет, раз уж и Бог не может его научить. Душа должна захотеть освободиться от греха, который порабощает ее волю. Нужно настроиться на то, чтобы подлинно изменить себя, избавиться от той свободы, которую, по нашему мнению, мы имеем [1, 298–299].

Каждый из нас считает, что он лучше всех, и может представить подробный перечень недостатков и отрицательных черт, которые он видит в своих ближних. Чтобы оправдать самих себя, мы ссылаемся на слабости других: я пришел сюда, чтобы достичь святости, но мне этого сделать не дают: этот такой, а этот сякой. В особенности так происходит в том случае, когда недостаток брата задевает меня лично. А он не может меня не задеть, потому что раздражительный брат будет раздражаться в том числе и на меня, ленивый и мне скажет «нет», гордый и со мной будет вести себя дерзко, — и тогда я начну порицать братьев.