Жить вопреки (СИ)

С каждым днём становилось всё холоднее — солнце всё позже поднималось из-за горизонта и всё раньше заходило. А потому природа замирала. Становилось всё тише и тише — назойливые насекомые уже не лезли в лицо и за шиворот, погибшие или уснувшие до наступления тепла.

Близилась зима.

Ночами в степи становилось совсем холодно — порою облачка белёсого пара вырывались изо рта и растворялись в морозном воздухе. Роса на жухлой, пожелтевшей, сухой траве всё чаще заменялась инеем.

Скоро они остановятся на зимовку и несколько месяцев ей предстояло патрулировать совершенно определённые территории.

Покой, умиротворение, окружавшие Айшу, ничем не нарушались. Ни усталостью, ни приближением холодов. Ни тем, что днём ей пришлось убить какого-то наглого чужака, посмевшего сунуться слишком близко к Чёрным Горам.

Глупцу просто не повезло.

А её совесть была чиста — там, за гранью жизни всем воздастся по заслугам, и она была уверена в правильности содеянного.

Иначе быть просто и не могло.

***

Беззубик не раз говорил, что прикосновение очень помогало в создании связи, и что при знакомстве с ним Иккинг провел себя очень правильно, хоть и не подозревая об этом.

Впрочем, слова друга юноша запомнил и старался вести себя так же.

— Странный человек, — удивилась дракониха.

Она, кажется, даже ничего не поняла.

Однако Иккинг знал, что драконы не привыкли к тому, что люди с ними разговаривали, ведь обычный максимум, что им скажет любой викинг — это проклятье или угроза скорой расправы.

Слова со стоны человека, да ещё и мирные, дружелюбные, наверняка сбили её с толку.

— Ну, не ты первая, кто мне это говорит… — задумчиво ответил юноша. — Поэтому ты меня ничем не удивила.

В деревне его кто только как не называл. Были слова и намного хуже, чем «странный», тем более что всё зависело от того, какой смысл люди в него вкладывали. Да и то, что имела в виду Змеевица, не было чем-то плохим. Было только любопытство.

— Ты меня понимаешь?

— Конечно, разве не ясно?

Её можно понять, ведь люди обычно неспособны понимать что-то за пределами их привычной жизни. Они вообще со скепсисом относились ко всему новому, всем своим консерватизмом хватались за замшелые догмы, выдохшиеся истины и безумные, дикие традиции.

Но только стоит им навлечь на свою голову гнев природы, или других людей, или созданий более высокого порядка, как только Смерть выкосит большую часть народа, они вдруг вспомнят о том, что были идеи, как этого избежать.

И презираемые всеми, сожженные на кострах еретики вдруг окажутся вовсе не «неверными», а очень даже святыми.

И пройдет ещё пара поколений прежде, чем свои ошибки признают.

И назовут своих предков глупцами.

И продолжат сжигать еретиков.

И продолжат считать безумцами предлагающих что-то новое…

Так было на далеком Юге, так было на Большой Земле, так было и здесь.

— Действительно… — вдруг согласилась Змеевица. — Почему ты один, детёныш? Где твоя стая?

Этот вопрос поставил Иккинга в тупик.

Не то чтобы он не знал, как ответить. Вот только…

Это был вопрос дракона дракону.

Своего своему.

Змеевица признала человека равным себе, назвала его детёнышем. Обратилась к нему, как к юному представителю её собственного вида. Прекрасно зная, надо полагать, что в этом возрасте люди были уже ближе ко взрослым, нежели к детям.

В пятнадцать люди были способны за себя постоять, способны о себе позаботиться. Говорили, на Южных Островах даже можно было жениться в этом возрасте. Конечно, для северян эти обычаи южан были дикими — не до женитьбы, когда молоко на губах не обсохло, и вся жизнь — борьба за выживание. А тот, кто пока не способен был постоять за себя, не сможет защитить собственную семью.

Но пятнадцатилетний дракон был ещё совсем птенцом, ведь жизнь даже Жуткой Жути намного длиннее человеческой.

Но что должен ответить Иккинг?

Для дракона стая была чем-то большим, чем племя, чем клан. Это невозможно объяснить человеку, он просто не сможет осознать это. Ведь люди в племени не могли мысленно общаться друг с другом, ведь не было у них связи душ, сознания. Они не могли назвать себя единым целым. Но самым близким аналогом стаи в человеческом обществе была только семья — в своём самом возвышенном, священном смысле.

Но… Где его стая? Где его семья, его племя? Кто он им теперь? Изгнанник? Предатель? Юноша не знал, что ответить.

— Моя стая меня бросила.

Это было единственное объяснение, которое он мог назвать своей гостье. Которое мог вообще озвучить. Которое не заставляло его сердце сжиматься от вины.

— Но почему? Мы никогда не бросаем своих детёнышей, они же погибнут без нас! — последовал возмущённый возглас драконихи.

— Потому что люди не драконы, — только и мог прошептать Иккинг. — А я подружился с драконом.

— С Фурией? — последовал вопрос. — По тебе заметно. Будь я слепа, приняла бы тебя за одного из нас. Больно уж его запах перебивает твой собственный.

— Фурия? Я называл его Беззубиком.

Говоря о друге в прошедшем времени, Иккинг вновь ощутил лишь некую горечь да светлую, щекочущую где-то в груди печаль. Нахлынувшее спокойствие не спешило покидать его.