Жить вопреки (СИ)

Воин в чёрном не отвечал на едкие замечания, молча и неотвратимо напирая на своего противника.

А тот не умолкал, и смысл его слов стал ей почему-то ясен — мужчина говорил, что именно он уничтожил всех Фу-ри-й, что он убьет и последнюю. Он называл Чёрного воина мальчишкой и глупцом, предавшим род человеческий, и продолжал пытаться вывести своего противника из душевного равновесия.

И в конечном итоге совершил ошибку, чуть отвлёкся, за что и поплатился.

Рана на груди мужчины была такой же, как и её собственная — пробитое легкое, перебитый позвоночник, струйка крови, стёкшая изо рта.

И стеклянный взгляд.

Ей не было жалко своего Врага, но и злорадства она не почувствовала. Зачем вообще радоваться чьей-то гибели? Это неправильно.

И потому следующие несколько дней Мирослава старательно избегала иноземца, так и не узнав его имени.

Радмир, её умный и внимательный братик, конечно, заметил её отношение к этому странному и, надо всё-таки признать, страшному человеку, а потому, словно прислушавшись к молчаливому, невысказанному совету сестры, старался избегать его, проводя с сестрой как можно больше времени.

Парень радовался, что в глазах Мирославы помимо вечной печали появилось другое выражение, но само это выражение, непонятное и затаённое, — нет.

Девочка стала похожа на сжатую пружину, на натянутую тетиву лука, которая вот-вот рванёт, и случится страшное.

Страшное, в общем-то, уже произошло — в ту самую ночь, когда девочка, сначала ворочавшаяся и шептавшая какие-то слова на непонятном, незнакомом языке, вдруг замерла и перестала дышать.

Он бросился тогда к ней, схватил её за холодную, маленькую ладошку, словно желая согреть, и уставился в немигающие открытые, почему-то остекленевшие, как у покойника, глаза.

И пребывал в холодном ужасе с полминуты, боясь пошевелиться и поверить в что-то ужасное, произошедшее этой ночью, как Мирослава выгнулась дугой и судорожно вздохнула, но изо рта её не вырвалось ни стона, ни всхлипа.

С того дня он не отходил от сестры дольше, чем на полчаса, боясь, что подобный приступ мог повториться. Боясь и совершенно не зная, к кому обратиться за помощью.

И даже когда она вдруг сама подошла к Иноземцу, которого до этого всеми силами избегала, он был рядом.

— Ваша самоуверенность станет причиной вашей гибели, — холодно заметила девочка, неотрывно смотря в глаза Чужаку.

Тот в ответ лишь усмехнулся и чуть покачал головой, но взгляд его заледенел — он воспринял её слова всерьёз, принял их к сведению.

Да и странно было бы пропустить мимо ушей обращённые к нему слова, казалось, едва ли не немой девочки — так редко она говорила.

Люди, их окружавшие, — три мужчины, молодой парень и две девушки — на это лишь усмехнулись — её слова казались им полнейшей глупостью. Мужчина тоже усмехнулся — презрительно, высокомерно, но направлена насмешка была не на девочку, как показалось людям, а на этих самых селян.

Мужчина, пусть и делал вид, что ему плевать на местные сплетни, слушал их внимательно и анализировал каждую.

И самое важное, что он сумел понять — эта хмурая девочка иногда говорила совершенно непонятные, незначительные, а потому и нелепые фразы, но они рано или поздно сбывались. Все до единой.

Девочка-провидица.

На юго-западных землях её бы уже сожгли, назвав ведьмой за подобное проявление необычных способностей.

Сколько юных дев стало жертвами этой их «священной инквизиции»?

Скольких люди убили просто потому, что они думали иначе, потому что могли то, что было недоступно им самим, простым людям?

Это вот человеческое свойство его раздражало донельзя. Люди могли убивать своих врагов, угрожавших их жёнам и детям, люди могли убивать драконов, разорявших целые селения, но зачем внутри одного народа убивать своих же?

Это было безумием.

Да, он и сам не был невинным младенцем — руки его были по локоть в крови, и он прольёт её ещё больше, если потребуется. Но! Он это делал исключительно ради высшей цели — ради очищения от этой напасти, ради спасения рода людского.

И эта мысль весьма и весьма тешила его самолюбие.

Он не убийца, не безумец — спаситель.

И когда девочка-провидица — Мирослава, кажется, — выхватила обеспокоенным взглядом из толпы одно-единственное лицо, он понял — того путника стоило запомнить. Если видящая отметила этого человека, то он явно был не так прост, как казался.

А казался он совершенно безобидным, пусть и совершенно здесь чужим — по-северному бледное лицо, странная одежда с незнакомыми узорами. Седая прядь на виске и серо-зелёные, тусклые глаза.

Это был мальчишка лет пятнадцати, стройный, даже худой. Его взгляд был каким-то не по-детски серьёзным, усталым и внимательным.

Что-то странное было в жестах и походке мальчишки, что-то неуловимо знакомое, и это заставляло ещё сильнее задуматься о происхождении этого юного странника.

Они встретились взглядами, и он с удивлением понял, что не было в глазах юноши ни страха, который часто мелькал у других людей, ни интереса — только холодное, серое равнодушие.