Жить вопреки (СИ)

Но сестру Радмир понимал как никто.

Юноша и сам страдал подобными сновидениями, но, в отличие от Мирославы, никому о них не рассказывал, справедливо полагая, что не мужское это дело — ведуньям подражать. Впрочем, со своими снами он вполне себе хорошо справился, научившись закрывать свой разум от них.

Сестра была не похожа на других людей — слишком умна была она, слишком своевольна, слишком опасными были её взгляды, и слишком тоскливым взгляд в даль.

Кто ж её такую замуж возьмет?

Пока этот вопрос не стоял столь остро, как у других девчонок, тех, кто был постарше на пару лет.

Впрочем, с девчонками как раз таки у Мирославы и не ладилось — не могла она понять своих сверстниц, слишком сильными были различия во взгляде на жизнь. Только Лада и Марья были не против компании такой, как она.

Вот и сейчас, так и не услышав упрёков со стороны брата, девчонка побрела за подругами, поудобнее перехватив большую корзину, которую доплела совсем недавно. Мать отправила её собирать целебные травы, чтобы потом их засушить — как раз многие из этих трав расцвели, затапливая свежесть лесной тени и залитые солнцем поля дурманящим, кружащим голову ароматом, стойко ассоциирующимся теперь только с теплом, летом и счастьем.

Ну и попутно, конечно, собирать ягоды, если девочки наткнутся на них.

Лада восприняла идею со своим извечным энтузиазмом, радуясь возможности пойти в лес — там в это время года было прохладно, несмотря на духоту полян, и фиолетово-розовые ковры цветов так и просили, чтобы их сплели в венки.

Марья была не так обрадована этим известием, заметив состояние Мирославы, и потому очень беспокоилась за свою подругу — девочка всегда была сама не своя после своих вещих снов, но в этот раз она была словно в другом мире — рассеянная и задумчивая, она несколько раз почти споткнулась, и от падения её спасали только подруги.

Пока девочки собирали на неожиданно найденной полянке ягоды, Мирослава, поправив пучки-букетики собранных трав, пошла к понравившемуся ей кустику с мелкими фиолетовыми цветами и изумительным запахом — эту траву очень часто мать заваривала ей с братом зимними вечерами.

Среди стройных березок было не трудно заблудиться, а потому девочки решили далеко не уходить — как только солнце перестало напекать, они пошли назад, домой — с полными корзинами и пучками разных трав в руках.

Вручая брату горсть ягод, Мирослава видела улыбку в его глазах и смеялась сама.

Да, Змей и юноша пугали её, но они были где-то далеко, за морем, а она — здесь. Рядом с Радмиром, который ни за что не даст свою сестру в обиду никакому Змею.

Пусть и ни Зверь, ни мальчик не казались злыми…

***

Стоик тоже не находил себе места. С одной стороны, его разрывала жалость к непутёвому сыну, с другой — злость на него же, а также боль утраты товарищей, хороших, верных солдат…

Где их сыщешь нынче, верных-то? Каждый и мать родную продать готов.

Боль, вина, злость, а также сотни других чувств, не имевших названия, переполняли вождя славного племени, но он держал их в узде, как резвого и чересчур норовистого скакуна. Но по его несказанному, так и не озвученному приказу Иккинга не убили.

Никто не посмел возражать вождю, возможно, просто его не поняв.

Или не пожелав понять.

В племя Иккинга, естественно, обратно не примут уже никогда, не смогут смотреть, как на равного.

Такова была природа людей — не все они умели прощать. И особенно тех, кто просто ошибся, по неопытности сбился с пути, по глупости. Своими необдуманными действиями он сам обрубил нить, тянувшуюся к ним, сам сжёг все мосты, ведущие назад.

Можно ли винить мальчика за содеянное? Можно ли его проклинать за то, что они сами не досмотрели, за своё, а не его, упущение?!

Но всем плевать на это.

Люди всегда старались переложить свою вину на кого-то, особенно, если они эту вину осознавали, а с кандидатурой выбранного виновника все были согласны.

По мнению Хулиганов, Иккинг знал, где находился дракон, мог его убить, мог предотвратить столько смертей, но не сделал этого, причины уж тут не важны.

В Кровавую Ночь Стоик потерял двоюродного брата — отца Сморкалы. Тот закрыл собою своего непутёвого сына, зазевавшегося во время боя… Если бы этот недоумок был внимательнее, если бы не отвлекался на Астрид…

Йоргенсон был бы жив.

Брат, последний его родной человек был бы жив!

Вот такая вот шутка судьбы — одно неверное движение ломает жизни людей.

Стоик и отряд викингов отправились в овраг, где всё произошло. Вождь хотел, чтобы его привели в порядок. Странное желание, но перечить ему — себе дороже. Никто и не перечил.

— Стоик! — подбежал к вождю один из воинов. — Иккинга нет в Овраге!

Он, запыхавшийся, напуганный, с непонятными эмоциями смотрел на Стоика. С одной стороны — страх перед наказанием, с другой — предвкушение чего-то.

И второе раздражало Стоика намного больше первого.

— Я вижу, — последовал хладнокровный ответ вождя, оглядывавшего вчерашнее поле битвы.

Там уже не было тел, их забрали и похоронили. Как было положено, в погребальных ладьях, нагруженных всем тем, что пригодится павшим в Вальхалле.