Житейские воззрения кота Мурра

– Меня удивляет, мой дражайший друг, – говорил Черный, – что вы, при всей свойственной вам в прежние дни проницательности, вовсе не замечаете этих отношений, – но влюбленные мужья нередко бывают слепы, и мне очень жаль, что долг дружбы обязывает меня безжалостно открыть вам глаза, ибо я знаю, что вы влюблены по уши в вашу несравненную супругу.

– О Муций, – (так звали Черного), – о Муций, – воскликнул я, – мало сказать, что я люблю ее, мало сказать, что я обожаю мою очаровательную изменницу! Я поклоняюсь ей, все мое существо принадлежит ей! Нет, она не может совершить такую подлость, это верная душа! Муций, черный клеветник, вот тебе плата за твой отвратительный навет! – Я выпустил когти и уже занес было лапу, но Муций дружелюбно взглянул на меня и молвил самым спокойным тоном:

– Не горячитесь так, милейший, – вы разделяете судьбу многих весьма порядочных людей – везде царит пошлейшее непостоянство в делах семейных, – везде, и преимущественно у наших сородичей!

Я опустил занесенную было лапу, в полнейшем отчаянии несколько раз подпрыгнул и вскричал затем, вне себя от ярости:

– О небо! О земля! Кого ж еще призвать на помощь? Ад, быть может? – Кто причинил мне такую боль, кто как не черно-серо-желтый кот?! А она, сладостная моя супруга, прежде такая верная и милая, как она могла, исполненная адского обмана, пренебречь всем и предать того, кто так часто, убаюканный, засыпал на ее груди и утопал в нежнейших любовных мечтаниях? О, лейтесь слезы, лейтесь слезы по неблагодарной! О небо, тысячу проклятий, черт побери этого пестрого ловеласа там, за трубой!

– Успокойтесь, пожалуйста, – сказал Муций, – успокойтесь только, ради всего святого, – вы слишком разъярились от внезапного огорчения! Будучи вашим истинным другом, я не хочу вам мешать теперь в вашем самоусладительном отчаянии. Впрочем, ежели бы вы в вашей безутешности пожелали бы наложить на себя лапы, то я мог бы вам, пожалуй, услужить, предложив вам воспользоваться надежнейшим крысиным ядом, – однако я этого не сделаю, ибо вы ведь являетесь премилым, очаровательнейшим котом, не лишенным известного обаяния, и мне было бы донельзя жаль вашей молодой жизни! Утешьтесь, пускай эта Мисмис бежит, куда ей вздумается, – на свете еще великое множество прелестнейших кошек. Адью, милейший! – И с этими словами Муций выпрыгнул в раскрытую дверь.

Но когда я, тихонько полеживая под печкой, подолее поразмышлял относительно открытий, преподнесенных мне обязательным котом Муцием, я ощутил, что в душе моей, пожалуй, даже взыграло нечто – вроде бы даже напоминающее затаенную радость. Теперь-то я определенно знал, как обстоят дела с Мисмис, я перестал терзаться неизвестностью, этот огорчительный этап был мною пройден! Впрочем, если я, приличия ради, проявил надлежащее отчаяние, то я полагаю, что то же самое приличие требует со всей возможной энергией приняться за треклятого черно-серо-желтого: вступить с ним в решительную схватку!

Ночью я подстерег влюбленную пару за трубой и со словами: «Ах ты, адская бестия! Ах ты, гнусный предатель!» – самым яростным образом набросился на моего соперника. Однако соперник мой, как я, увы, слишком поздно заметил, далеко превосходящий меня силой, вцепился в меня, надавал мне оплеух и пощечин самым мерзопакостным образом – так что он выдрал у меня несколько клочьев шерсти, – затем же этот негодяй поспешно спрыгнул с крыши, после чего его и след простыл! Мисмис лежала в обмороке, однако же, едва я приблизился к ней, вскочила столь же проворно, как и ее кавалер, и скрылась вслед за ним на чердаке.

Весь разбитый, истерзанный, с расцарапанными в кровь ушами, я пополз вниз к моему маэстро, проклиная самую мысль о том, чтобы оставить все как есть и, так сказать, подвергнуть мой брак известного рода консервации; теперь мне уже ничуть не казалось позорным попросту махнуть лапой на все и уступить мою крошку Мисмис черно-серо-желтому прощелыге!

«Что за враждебная судьба, – так думалось мне, – из-за возвышенно-романтической любви меня швыряют в сточную канаву, а семейное счастье приводит к тому, что я подвергаюсь самым гнусным побоям!» На следующее утро я весьма изумился, когда, выходя из комнаты маэстро, увидел на соломенной подстилке мою Мисмис.

– Милейший Мурр, – нежно и притом совершенно как ни в чем не бывало проговорила она, – мне кажется, я, знаешь ли, чувствую, что больше не люблю тебя, как прежде, и мне от этого, поверь, чрезвычайно больно.

– О, драгоценная моя Мисмис, – возразил я нежно, – это терзает мне сердце, но я должен признаться тебе, что со времени, когда случились известные вещи, я тоже к тебе охладел.

– Не обижайся, Мурр, – продолжала Мисмис, – не обижайся, мой сладостный дружок, но мне все кажется, что ты давным-давно уже совершенно несносен, совершенно невыносим.

– О всемогущее небо, – воскликнул я в полнейшем восторге, – что за родство душ, какая необыкновенная родственность натур, – ведь я испытываю то же самое, что и ты ко мне.